Бернар Миньер - Лютая охота

– Да. Я показал ее специалисту по оленям из Национальной ассоциации охотников на крупную дичь. Нет никаких сомнений, что это голова благородного оленя, Servus elaphus. Маска сделана из шкуры и части рогов, укреплена кожаными вставками, снабжена молнией на затылке и ремешком под подбородком. Вещь уникальная, стопроцентно ручной работы.

Глава технической и научной полиции оглядел присутствующих.

– Шестьдесят тысяч, – сказал он. – Это количество благородных оленей, ежегодно истребляемых во Франции. Шестьдесят тысяч… Но не думайте, что популяция на столько же сокращается. По мнению специалистов, олень сейчас обитает более чем в половине французских лесов, а тридцать лет назад обитал менее чем в двадцати процентах. Вопреки мнению некоторых специалистов, охота на крупную дичь быстро распространяется. Такого давно не наблюдалось. Другое дело, что очень сложно, почти невозможно выяснить, где прошел олень, и найти место, где он был убит и когда именно.

«Скверная новость», – подумал Сервас. Он надеялся, что оленьи следы куда-нибудь их приведут. Зато с облегчением констатировал, что группа работает быстро. Значит, у них была мотивация.

– Но кое-что у нас есть, – прибавил шеф научного отдела, и звук его голоса просто не мог не привлечь внимания. Все взгляды обратились на него.

– Выкладывай, – сказал Сервас.

– У нас есть еще один возможный источник ДНК: волос, застрявший сзади в застежке молнии на маске. Жертве он не принадлежит. Но не хочу тешить вас напрасными надеждами: ДНК волоса, как вы знаете, может обмануть, волос – это не то что кровь, сперма, слюна или даже зубы и кости. У волоса ДНК содержится в луковице, а сам стержень мертв. Так что вероятность удачного результата не более десяти процентов.

– А откуда ты знаешь, что волос не принадлежит жертве?

Шеф научного отдела улыбнулся под маской:

– Ожидая, пока появится более точная информация, мы называли его обладателя Рыжим.

В этот вечер Сервас вернулся домой совершенно измученный. Пресс-конференция полностью соответствовала законам жанра: предоставила минимум информации о расследовании, зато создала впечатление, что дело движется. Эстер Копельман, попавшая в зал по случайной выборке журналистов (никого из-за пандемии не впустили), подняла руку:

– Каково ваше мнение: идет ли речь о преступлении расистского толка?

Ну вот. Жребий брошен. В памяти сразу возник брошенный металлический шар.

Мартен обнял Леа, которая сидела в гостиной с книгой.

– «Нетерпеливые», Джаили Амаду Амаль, – сказал он, бросив взгляд на обложку книги. – Это о чем?

– Об ужасающих условиях, в которых живут женщины в Сахеле [23] Сахель – пояс тропических степей от западного берега Африки до восточного, ниже региона Сахары и выше плодородных саванн Центральной Африки. : о полигамии, о насильственных браках, побоях и изнасилованиях, о домашнем насилии и патриархате…

– Опять Африка: на прошлой неделе ты читала «Ребенок фульбе» [24] Фульбе – одна из народностей Сахеля, к которой принадлежит Джаили Амаду Амаль. .

Она улыбнулась. Мартен прошел по коридору до двери в комнату Гюстава и тихонько ее приоткрыл. Его сын спал на боку, засунув большой палец в рот, скрестив ноги и отпихнув от себя теплое одеяло.

«Как мы все-таки хрупки, – подумал он. – Миллион всяких событий может произойти миллионом способов. Здоровье, мир и согласие труднодостижимы, и зарабатывать их надо каждый день. Насилие, ненависть и война, в сущности, состояния пораженческие».

На стене возле кровати висел детский рисунок: женщина в белом халате, с длинными рыжими волосами, и внизу подпись: Мама . Сервас почувствовал, как глаза заволокло влагой. На самом деле все не так: Леа не была настоящей мамой Гюстава, и он начал ее так называть только через несколько месяцев. Ничего удивительного. Леа Деламбр умела находить общий язык с детьми: она работала в детском центре при больнице Пюрпан в Тулузе, в отделении гастроэнтерологии, гепатологии и питания. Она вошла в жизнь Мартена два года назад, а Гюстав – за год до нее [25] См. романы «Гребаная ночь» и «Долина». .

После развода он так долго жил один, что к пятидесяти двум годам ему и в голову не приходило второй раз в жизни обзавестись семьей.

Он прикрыл дверь и постоял в нерешительности. Надо было принять душ. Но его мучил один вопрос.

Вернувшись в гостиную, он обнаружил, что Анастасия, их няня, опять забыла на столике свои наушники. Позавчера, еще до того как его разбудили среди ночи телефонным звонком, они с Леа пошли на концерт Национального оркестра Капитолия, который начался в шесть вечера из-за комендантского часа. Концертмейстер оркестра был их соседом по лестничной площадке и по совместительству отцом Анастасии.

Поджав под себя ноги и повернувшись спиной к книжному шкафу, Леа сидела на диване, углубившись в чтение. На ней был просторный и мягкий белый пеньюар. Рыжие волосы рассыпались по белой ткани. Пеньюар был распахнут ровно настолько, чтобы заметить, что под ним ничего нет, кроме черных трусиков «Кэлвин Кляйн». Обычно одной только мысли об ее стройном горячем теле хватало, чтобы он пришел в возбуждение, но не сегодня.

На ходу он заметил, что телевизор включен без звука на информационном канале и Леа краем глаза следит за экраном. Лицо на экране ему было знакомо. Искусственный загар, потешная шапка желтых, покрытых лаком волос, похожая на шлем с забралом, акулья улыбка и холодный взгляд. Было 27 октября. Приближались выборы в Америке. По предварительным подсчетам аналитиков, Трамп проигрывал. Но разве все аналитики не промахнулись в прошлый раз? Еще как промахнулись. Потому что эпоха стала непредсказуемой. «А какой она стала?» – не раз спрашивал он себя. Эпохой истерии и шутов. Эпохой манихейства. Эпохой соцсетей и творящегося в них безумия. Но уж точно не эпохой разума.

Потом появился диктор, и бегущая строка внизу экрана сообщила Сервасу, что он говорит о заявлениях, которые должен завтра сделать французский президент. Они коснутся новых санитарных ограничений.

– И что же это за важная вещь, которую ты собиралась мне сказать? – спросил он, усаживаясь в кресло.

Леа подняла на него свои прекрасные зеленые глаза и отложила книгу на столик нарочито небрежным жестом, в котором угадывалась нервозность. Свет лампы возле дивана резко очерчивал ее высокие скулы и чуть курносый нос.

– Это может подождать до завтра, – нерешительно произнесла она. У тебя очень… измученный вид.

В ее голосе вновь чувствовалось напряжение, и это напряжение передалась ему.

– Нет, на самом деле это важно. И это касается нас троих…

– Значит, это ты будешь вести расследование о том юноше? Об этом сообщили на канале «Франция 3».