Жан-Кристоф Гранже - Обещания богов

Наконец он решился и в свою очередь выложил все, что знал об этой серии убийств. Имена. Даты. Образ действий. А главное – ключевая улика: орудием преступления был нацистский кинжал.

Симон впал в крайнее возбуждение. Он был уверен: на пару им удастся вычислить убийцу. Бивен располагал всеми материально-техническими средствами, какие только были в распоряжении лучшей полиции в мире. А он сам чувствовал себя как рыба в воде в мире жертв (и, без сомнения, убийцы).

Вот только их версии были несовместимы. Бивен считал, что убийца нацистский офицер, выбиравший жертв на каком-нибудь официальном приеме. По мысли Симона, все совершало наполовину фантастическое существо, явившееся из мира снов, дабы свершить кару.

С одной стороны, сугубый практик.

С другой – толкователь снов.

Но у Симона имелся весомый аргумент, позволявший прийти к согласию.

– Мраморный человек может нам рассказать о твоем нацистском офицере.

– Как?

Конечно, то место, где они находились, менее всего на свете подходило для пространного психоаналитического объяснения механизма снов, но Симон не дрогнул.

– Днем твой мозг почти не задерживается на какой-то детали. Эта деталь хранится в кратковременной памяти, там, куда ты помещаешь всякие несущественные элементы. Однако ночью сон использует именно такие воспоминания, чтобы развить свой сценарий. Этот фрагмент становится вектором для выражения твоего страха. Понимаешь?

– Нет, не очень. Приведи пример.

– Конец зимы. Ты гуляешь по Берлину и замечаешь, что петуньи в этом году рано расцвели. Эта мысль занимает твой мозг десятую долю секунды. Но на протяжении этой десятой доли она полностью царит в твоем мозгу и идет вразрез с твоими обычными заботами, что и придает ей особую значимость.

– Ну и что?

– Следующей ночью тебе снится, что тебе четырнадцать лет. Ты член гитлерюгенда и умираешь от страха, потому что фюрер должен провести смотр твоего отделения. По этому случаю тебе поручено вручить ему букет цветов, букет петуний. На протяжении всего сна твоя тревога будет передаваться через это растение. Оно элемент-носитель.

– Очень смешно.

– Я не шучу. Образ Мраморного человека в нашей истории играет ту же роль. Жертвы заметили где-то эту фигуру – скульптуру, гравюру или же человека, который чем-то ассоциируется с камнем.

– Какое это имеет значение для расследования?

Хлюпанье плоти, хрипы и стоны доносились до них, как сумрачное бульканье болота.

– Согласно датам моих сеансов, всем Адлонским Дамам за неделю до смерти снился Мраморный человек. Это означает, что каждая из них в свою очередь видела деталь, вызвавшую этот сон.

– Никак не пойму, куда ты клонишь.

– Нужно подробно восстановить все их времяпрепровождение в течение недели, предшествующей убийству, нужно осмотреть места, где они бывали: убийца скрывается в каком-то из них. Возможно, это церковь, или музей, или просто модный магазин…

Казалось, Бивена его речи не убедили. Конечно, он рассчитывал, что Симон будет служить его глазами и ушами в «Вильгельм-клубе», а не направлять расследование, руководствуясь своими измышлениями.

– У тебя слишком богатое воображение, – в конце концов подвел итог он.

– Значит, у меня есть нечто общее с убийцей.

Симон встал. Воротничок его рубашки промок насквозь, вонь подвала забила ноздри. Он больше не мог оставаться в этой клоаке.

– Я предупрежу тебя, если узнаю хоть что-то, – в свою очередь заключил он. – И прими совет: продолжай ходить в штатском, пока будешь вести это расследование. Эсэсовская форма не лучшее прикрытие, если хочешь действовать скрытно.

Циклоп ухватил его за запястье:

– Отлично, но не забывай одну вещь.

– Какую?

– Для меня ты остаешься одним из подозреваемых.

– Можешь провести у меня обыск. Нацистского кинжала у меня нет.

– Да, но ты единственный, кто спал со всеми тремя жертвами.

Симон застыл.

– Откуда ты знаешь?

– Простая интуиция.

Психоаналитик решил перевести угрозу в шутку:

– Ты прав. Кто знает? Может, я и есть человек с каменным членом.

– И правда, всегда говорили, что у карликов он огромный.

Выйдя из клуба «Нахтигаль», Франц Бивен решил отправиться к проституткам. Дело не терпело отлагательств: ему срочно требовалось избавиться от всех мужских запахов, липнущих к коже.

Он нашел свою машину – шофера он отпустил – и двинулся на юго-запад, в Нойкёльн, где располагался «Клара-Хаус», хорошо известный офицерам СС. Не бордель в прямом смысле, а бар, где царила такая мания всего нацистского, что девицы не требовали ни денег, ни чувств, если на вас был мундир.

У Бивена кружилась голова, но не от алкоголя, а от откровений Крауса, который больше запутал его, чем помог. Только-только он обнаружил серьезную улику, как этот коротышка начал морочить ему голову снами и бессознательным…

После ухода Симона он задал несколько вопросов Вилли Беккеру. Скользкий тип, и даже очень скользкий, но он никак не мог убить этих несчастных девиц и уж тем более изувечить Лени Лоренц, которая, судя по всему, была его лучшей подругой.

По поводу его писем к Лени и содержащихся в них расчетах Беккер был весьма уклончив – наверняка речь шла о каких-нибудь темных финансовых махинациях, не представляющих интереса для расследования, и Бивену оставалось только удивляться, зачем это могло понадобиться весьма обеспеченной женщине. Вот о таких и говорят, что «горбатого могила исправит».

Бивену понравилась их краткая беседа. Вилли – педик, но крепкий орешек, напомнил ему времена СА. Он бы понравился Рёму и его клике извращенцев и налетчиков. Мир праху их …

Бивен ушел с тяжестью на сердце: он так и не сказал Вилли о смерти Лени. Секретность превыше всего.

От Ноллендорфплац до Нойкёльна – не ближний свет, плестись и плестись. Но берлинская ночь была тиха и пустынна. На своем «мерседесе» он долетел быстро. Вскоре уже показался бар «Клара-Хаус».

Он терпеть не мог это место, но у него не было ни любовницы, ни свободного времени, чтобы решить насущную проблему. Так или иначе придется лезть в эту дыру.

Паркуясь, он опять подумал о «Нахтигале», о месиве переплетенных мужских тел, вызвавших у него такое отвращение. Ему рассказывали, что во времена античных греков – а значит, на вершине культуры – все поголовно были содомитами. Привет, цивилизация .

Он свернул на Рикештрассе, потом на маленькую перпендикулярную улочку, где разместилась Клара со своими девочками. Вход в дом – кстати, не бросавшийся в глаза – охранялся часовыми в форме. Действительно очень закрытый клуб.

Ему пришлось показать свой значок, чтобы войти, – он же по-прежнему был в штатском. Оказавшись внутри, он сказал себе, что Симон Краус прав: он, Бивен, совершенно запутался в этом деле. И цеплялся за историю с кинжалом только потому, что это была единственная материальная зацепка. Он даже не пытался разобраться в побудительных причинах убийцы, так как был на это не способен. Он оставался всего лишь мужланом, попавшим в золотопогонники. Чтобы понять такого убийцу и почуять его след, нужно быть как Краус. Закомплексованным, порочным, на «ты» с психозами.