Эва Гарсиа Саэнс де Уртури - Водные ритуалы

«Ты просишь меня о помощи, я поддерживаю тебя. К черту афазию Брока. К черту мою сложную ситуацию с Альбой. Ты позовешь меня, и я приду. И все, и точка. Я выздоровею – в конце концов, я внук своего дедушки».

Но слово «Альба» напомнило мне о разговоре, который состоялся у нас в тот день, после чествования, когда она появилась в кантоне Соледад и попросила меня отвезти ее ко мне домой, потому что собиралась рассказать мне что-то важное. Жалкий эвфемизм, который на самом деле означал: сегодняшний вечер изменит нашу жизнь, какое бы решение ты ни принял.

«Ну, теперь-то ты скажешь, что все это значит?» – написал я ей на мобильном, как только мы поднялись на третий этаж и уселись на мягкий диван у меня в гостиной.

Наверное, глаза мои выжидающе блестели, но я видел, что ее лицо сейчас невосприимчиво к моим улыбкам, и знал: что-то неладно. Альба сняла белый пуховик и повесила на вешалку у двери. На ней был свободный шерстяной джемпер, который защищал от промозглой виторианской осени.

– Я вернулась на работу месяц назад, и я все еще твой начальник, пусть ты и в отпуске.

«Я помню об этом, поверь…»

– У меня был очень неприятный разговор с твоим неврологом.

Я почувствовал, как мои челюсти сжались; мне не нравилось, как развивалось это… свидание?

– Прошло уже три месяца с тех пор, как ты получил эту пулю, а на консультацию к ней не заходишь и не просишь выдать тебе направление к логопеду. Доктор Альдекоа серьезно обеспокоена, Унаи. Она говорит, что чем дольше ты тянешь, тем труднее будет восстанавливать нормальную речь. Нейронная пластичность имеет предел. В августе твои перспективы были относительно благополучными, но проходят месяцы, а ты так и не начинаешь работать с этой областью мозга…

«Да, ты уже говорила». – Я махнул рукой.

Сначала я посещал доктора Диану Альдекоа чуть ли не с религиозным рвением. Моя невролог была подвижной брюнеткой; ее широко расставленные глаза располагались ближе к вискам, чем к носу, головка была маленькой, окруженной завитушками кудрей, напоминающими телефонные провода. Несмотря на безусловный профессионализм, она была такой энергичной и говорила так быстро, что мне было сложно следовать за ней в течение первых нескольких недель моего выздоровления. Она меня подавляла. Я сильно напрягался и в итоге ходил к ней все реже. Я не был готов к такому напору.

«И поэтому ты здесь», – написал я на экране.

– Отчасти. Но не только. Есть кое-что еще, о чем я должна тебе сообщить, хотя мне предстоит за это расплачиваться, и я не уверена, что через несколько минут между нами по-прежнему будет то, о чем я мечтала.

«Что, черт возьми, ты имеешь в виду?» – растерянно набрал я.

Альба поднялась с дивана и встала передо мной. Я смотрел на нее в упор, а она молча ждала, когда я что-то скажу; но я был слишком растерян и хотел, чтобы она сама начала непонятный разговор.

– Ты ничего не заметил? – спросила она как бы само собой разумеющимся тоном.

Лицо у меня вытянулось, я ее не понимал. Нет, я ничего не заметил.

Она подняла свитер и показала мне свой живот. Гладкая, ровная кожа, которую я все так же желал.

– Я беременна с августа, с праздников Белой Богородицы, Унаи.

Это произошло случайно, само по себе: у меня на губах появилась улыбка. Широченная.

Мое шоковое состояние длилось несколько секунд, ровно столько мне потребовалось, чтобы заметить хмурое выражение ее лица.

«Что? В чем дело? Я знаю, что это не повод начать серьезные отношения, но…»

Я с головой ушел в писанину, чтобы хоть немного погасить охвативший меня пожар и скрыть смущение.

– Сейчас я не могу сказать с уверенностью, чей это ребенок: твой или Нанчо.

Нанчо. Разумеется. Всегда и везде Нанчо. Вездесущий Нанчо.

– За несколько дней до этого я с ним переспала. Я его не хотела, я все время думала только о тебе; это было частью рутины, от которой я не смогла увильнуть. Я не чувствовала ничего, кроме досады, потому что это был не ты. После того, что произошло между нами в подъезде восьмого числа, я больше не могла с ним быть. Я воспринимала это как измену тебе. Хочу, чтобы ты знал: я никогда тебе не изменяла. В общем, я забеременела в те дни, а значит, ребенку теперь…

«Четырнадцать недель», – подсчитал я, пристально глядя на деревянные паркетины на полу гостиной. У меня болела голова, просто раскалывалась. Кость под шрамом, продырявленная пулей, ныла, как во время грозы в Вильяверде.

– Четырнадцать недель, – она кивнула.

«С ребенком все в порядке? Ты говорила, что твой первый ребенок страдал какой-то редкой болезнью» , – с трудом выводил я на экране. Почему-то тревога за ребенка была моей первой рефлекторной реакцией.

«Ребенок должен быть здоров, ты не можешь пройти через это снова», – подумал я.

– Да, это был несовершенный остеогенез второго типа. Пока не знаю. Болезнь можно обнаружить с помощью ультразвука, начиная с четырнадцатой недели или, скорее, шестнадцатой. Я все держу под контролем. Это рискованная беременность – отчасти из-за истории с моим первым ребенком, отчасти из-за возраста. Поздняя первородящая, говорит мой врач. Унаи, я не имела права скрывать это от тебя, но призналась тебе вовсе не для того, чтобы ты заботился о моем ребенке.

«Может, и моем тоже».

Она снова села рядом со мной на диван и посмотрела на мою руку, не решаясь к ней прикоснуться.

– Дай бог. Надеюсь, что он твой. Когда я узнала, что беременна, я пару недель была в шоке. Пыталась не думать о том, что Нанчо убил двадцать одного человека, что он женился на мне, потому что я помогала ему быть в курсе расследования, что я сосуществовала с интегрированным психопатом, как ты сказал бы. Я решила начать с нуля, закрыть навсегда этот этап жизни. Моя мама приехала за мной в больницу, когда я лежала под наблюдением из-за рогипнола и укусов пчел. Она отвезла меня обратно в Лагуардию, и я попросила ее заняться квартирой, которую делила с Нанчо в Витории. Она раздала всю его одежду и мою тоже. Предметы декора и мебель также отправились на барахолку. Она позаботилась о том, чтобы сдать квартиру в аренду. Я не хотела носить вещи, к которым он прикасался. Я сменила мобильник, выбросила все фотографии. Теперь это своего рода черная дыра в прошлом. Когда кто-то оттуда является, я его блокирую. Забвение – единственный мой способ ответной манипуляции.

«И все же нельзя исключить, что у тебя от него остался ребенок» . Когда я набирал последние три слова, мои пальцы дрожали от едва сдерживаемой ярости.

«Будь ты проклят, Нанчо. Будь ты проклят за то, что сделал со мной такое. Это твое самое страшное преступление, твой худший поступок. Испортить будущее нам с Альбой…»

Я встал, ноги у меня похолодели. Я прислонился лбом к влажному оконному стеклу. В полусантиметре от меня, снаружи, Витория лила свои слезы, будто что-то оплакивала. А я чувствовал лишь холод.