Андрей Орлов - Верхом на кочерге

Я покосилась направо. Между шторкой и сидящим у иллюминатора пассажиром проплывала аэродромная трава. Мелькнул угол здания, стоящие в шеренгу заправщики. Последовал плавный разворот, трава побежала резвее, стала дрожащей полосой какого-то бешеного конвейера. Умчались приземистые баки, похожие на пингвинов, земля отпрянула, провалилась.

– Вас не укачивает? – молодой человек у иллюминатора повернул голову. Его сочувствие было оправдано.

– Не знаю, – просипела я, – Целую вечность не летала…

– А что такое вечность в вашем понимании? – парень располагающе улыбнулся.

– Полтора года…

– О-о, вы, наверное, славно провели эти пятьсот сорок шесть дней? Размеренная жизнь, заведенный уклад? Мелкие проблемы и упрямое нежелание выбраться из порочного круга рутины?

– Боже правый, – выдохнула я, – Вы неудавшийся писатель?

– Кандидат околонаучных наук, – отшутился попутчик, – А вы, мисс, побледнели. Полтора года отказывать себе в удовольствии оторваться от земли – это много… Послушайте совет – расслабьтесь. Дышите глубже, выдыхайте реже. Представьте что-нибудь приятно пахнущее. Скажем, сеновал. Или горный луг, над которым парит росистая дымка. Вы сидите на траве, скрестив ноги…

– Можно представить одеколон Бригова, – прошептала я по-русски.

– Простите, мэм?

– Нет, сэр, я не Будда. Состояния просветления предпочитаю добиваться другими способами. Без сложной тхеравады.

Попутчик засмеялся. На вид ему было лет тридцать пять. Открытое скуластое лицо, глаза необычайно яркие, правильно подогнанный костюм, носимый с нарочитой небрежностью.

– Каких наук вы, простите, кандидат? – переспросила я.

– Околонаучных, – охотно повторил парень, – Но не мистика. Скажем так, я зоопсихиатр. Занимаюсь наблюдением за поведением млекопитающих в искусственно созданных экстремальных условиях. Мое имя Николас Кауфман. Для скорости можно Ник. А вас как зовут?

Я пожала плечами.

– Зовите миссис Бригофф… Хотя для скорости можно Джульетта. Или Брунгильда.

– Вы немка?

Я печально улыбнулась.

– Пусть будет так.

– А меня зовут Пэгги, – пискнули где-то слева.

Я покосилась на звук. Рядом со мной сидела девочка, похожая на Винни-Пуха. Такая крошечная, что и в глаза не бросалась. Годика четыре или пять. Щеки, как у хомячка, пухлая, два банта над ушами, бирюзовое жабо венчало клетчатое платьишко. Но смотрела девочка очень строго – не моргая, сосредоточенно. Ремень безопасности прижимал пассажирку к креслу, но не мешал ей дрыгать ножками и вертеть головой в поисках развлечений.

– Как дела, Пэгги? – вежливо спросила я, втайне завидуя юному созданию. Неприятные ощущения ребенка не коснулись.

– Как дела? Как дела? – запищало что-то мягкое, с глазами из граненого стекла. Девочка прижимала это нечто к груди. Я вздрогнула.

– Не бойтесь, – сказал в другое ухо Ник, – Электронная игрушка. Наподобие черного ящика, по которому расшифровывают причины авиакатастроф. Записывает все вокруг себя и по-своему обрабатывает.

Напрасно он сказал про авиакатастрофы. Сердце екнуло, я прислушалась к размеренному гулу турбин.

– Меня зовут Чаки, – визгливо представился «черный ящик», – Я друг.

Друг напоминал гремлина, отрастившего меховую шубку. Я полезла в пакет, чтобы достать Тяпку и показать Пэгги, как должен выглядеть настоящий друг, но передумала. Сделай я это – и до конца полета пришлось бы стать этой крошке ближайшей родственницей.

– А это моя тетя, Рейчел, – малышка надула губки и ткнула пальчиком через проход. Перезревшая брюнетка в велюровом жакете лучезарно улыбнулась, обнажив отбеленные зубы. На ее ресницах было столько туши, что они провисли от тяжести.

– Хай, мисс, я Рейчел Мандрелл, – помахала ладошкой брюнетка, – Мой муж работает в Совете Европы, отвечает за какой-то комитет, а мы с сестрой живем у нашей мамы в Нью-Йорке, хотя имеем квартиры в Брюсселе, где еще не стали завсегдатаями. Одна квартира – у Северного вокзала, а другая – перед собором Нотр-Дам-де-Саблон… О, если вы там уже бывали, мисс, то должны понимать, что лучшего места в Брюсселе просто не существует…

– Сочувствую вам, Джульетта, – пробормотал Ник, – Вы влипли.

Надо было выкручиваться. Я улыбнулась разговорчивой даме и, откинув голову, закрыла глаза. Пусть считает меня невоспитанной. Ник благоразумно помалкивал, брюнетка тоже заткнулась. Осталась кукла Пэгги, она сделала попытку отравить мне жизнь, но, решив, что я сплю, отвязалась и закатила головомойку дружку Чаки. Пришлось их слушать. Это было трогательно.

В принципе, я уснула. Если сон в самолете – это сон…

Проснуться в полете гораздо проще, чем уснуть. Я открыла глаза. Поблескивало табло между салонами. Мерно гудели двигатели, шевелиться не хотелось. Пассажиры почти не разговаривали – я понятия не имела, кто сидит сзади, кто спереди.

Пропала стюардесса. Возможно, ублажала бизнес-класс – там и цены повыше, и публика интереснее. Источники раздражения не выявлялись. Я стала осматриваться. Слева, обняв своего страшноватого приятеля, спала Пэгги. Справа, сквозь неплотно задернутую шторку просачивался солнечный свет. Синел океан. Яркий, сочный, насыщенный. Я невольно залюбовалась, но быстро устала – сверкающая мишура раздражала глаза. Сосед, казалось, тоже спал. Глаза у него были закрыты, голова повернута, он пребывал в расслабленной позе. Появилась возможность рассмотреть попутчика. Ник производил впечатление цивилизованного человека. Носовая часть в меру антична, пробор аккуратный, кожа загорелая, под глазами никаких кругов – в отличие от моих, концентрических. Здоровый образ жизни – без нервов, вредных привычек.

Я закрыла глаза, решив поспать еще немного.

– Вы впервые летите в Брюссель?

Я вздрогнула. Поспишь тут…

– Простите, я вас напугал, – смутился Ник, – Просто хотел спросить, не имеете ли вы отношение к еврократам?

– Кто такие еврократы? – пробормотала я, – Почему я должна иметь к ним отношение?

– Еврократы – это двуногие бродячие существа без роду и племени, работающие в штаб-квартире НАТО, Евробанке, Совете Европы, а живущие в Брюсселе в особых резервациях. Коренные бельгийцы их не жалуют, но вынуждены терпеть.

– Не-е, – покачала я головой, – Не имею отношения. Я в Брюссель на минуточку. Пробегусь по аэропорту – и домой, в Москву.

– Так вы не немка, – догадался Ник.

– Признаться, нет. Если откровенно, Николас, никогда не испытывала трепетных чувств к немецкой нации. И даже не потому, что немецкая нация подарила миру Гитлеру.

Ник устроился поудобнее, приготовившись к приятной беседе. В мои же планы не входило развлечение попутчиков.

– А потому что слово «Германия» я ассоциирую с серым цветом, который мне не нравится.