Илария Тути - Цветы над адом

– Стой! Ты куда? – неслось ему вслед, но Оливер уже был в безопасности.

Матиас и Диего встали стеной между ним и его мучителем.

– О! Явились не запылились твои защитнички! – хрюкнул сторож. – Когда ты перестанешь быть таким ссыкуном?

– Не трогайте его! – сказал Матиас.

– А тебе чего, Клавора? Папаша мало порол на этой неделе, хочешь еще?

Сторож вытер мел со щеки.

– И Валент-младший тоже здесь, – не унимался сторож, переключившись на Диего. – Ну а твой старик и подавно плохо кончил.

– Не надо! – прокричал Матиас, но к нему никто не прислушался.

Оливер видел, как товарищ схватил Диего за руку и попытался увести прочь, но тот будто окаменел.

– Пойдем отсюда, – умолял Матиас.

– Я слышал, о чем трепались полицейские там, на парковке, прежде чем увезти твою мамашу, – подмигнул Визель. – Хочешь, расскажу?

Диего стоял, не говоря ни слова, и неотрывно смотрел на сторожа. Оливер подумал, что друг сейчас похож на загипнотизированного.

– Хочешь, расскажу, как его грохнули?

Тут уже все трое обратились в слух.

Абрамо Визель вытянул руки, скрючил пальцы как когти и медленно поднес их к лицу Диего.

– Его отвезли в лес и вырвали глаза! Вот так!

Жуткий рассказ прервал голос учительницы из коридора. Матиас схватил Диего и Оливера и потащил прочь.

До них еще долго долетали жалобные причитания Визеля, сетовавшего на слабое здоровье и на то, как он устал драить сортиры после проделок невоспитанных мальчишек. Даже не оглядываясь, Оливер не сомневался, что одной рукой Визель мнет губку, а другой – подпирает поясницу.

Вместо этого он взглянул на Диего и не узнал друга. Тот стал мертвенно-бледный, как покойник. Точь-в-точь как его отец.

В полутемном помещении на экране друг за другом мелькали снимки, сделанные на месте преступления.

Крупный план сжатых синюшных губ. Капилляры, разбегавшиеся под кожей, словно ручейки. Бледная грудная клетка. И две черные впадины вместо глаз.

Такие снимки – основа основ каждого дела. Тот пластилин, из которого со временем слепится лицо – лицо убийцы, оно впоследствии обретет и имя. Именно составление профиля – психологического портрета – позволяет выйти на преступника.

Тереза смотрела на экран, утонув в кресле между двумя друзьями – главным следователем Амброзини и заместителем прокурора Гардини, – соблюдавшими на службе строгую субординацию. За ними разместилась оперативная группа.

Все они совсем недавно вернулись в участок с места преступления, продрогнув до костей. Расследование только началось, и рабочий день грозил плавно превратиться в рабочую ночь.

Глаза Терезы, воспаленные от усталости, тем не менее внимательно смотрели на экран.

Еще снимки – на сей раз запечатлевшие девственную природу. Среди растительности тут и там виднелись таблички и надписи, расставленные криминалистами. Такими табличками обозначали всё: следы крови, отпечатки обуви, ветки, обломанные зверем в человечьем обличье.

И, наконец, самая впечатляющая из этих макабрических находок: Тереза почувствовала, как дыхание сидевшего рядом заместителя прокурора участилось. В этот момент она окончательно поняла, что они имеют дело не с «обычным» убийством. Помимо психической составляющей, в этом деле проглядывало нечто еще более опасное, чему она пока затруднялась подобрать название.

Привычные мотивы не могли пролить свет на это преступление. Человеческий разум не в состоянии сотворить такое из ревности, мести либо из-за денег. Появившийся на экране тотем нес в себе глубинный смысл. Он требовал к себе внимания, потому что о многом мог рассказать.

– Вот это, пожалуй, больше всего и пугает, – пробормотал Амброзини.

Тереза разделяла его мнение, но теперь, когда она пригляделась внимательнее, в голове у нее промелькнула смутная догадка. Но ухватить ее суть никак не удавалось: мысль, вертевшаяся на поверхности, то появлялась, то сразу же исчезала, как только Тереза подбиралась к ней вплотную.

– Что-то не так? – поинтересовался заместитель прокурора.

Она помедлила, надеясь, что ощущение обретет форму, но все было напрасно. В конце концов она лишь молча покачала головой. Вводить коллег в заблуждение своими ничем не обоснованными подозрениями не хотелось. И все же, если отвлечься от всех обстоятельств, если не обращать внимания на пятна крови, чучело поневоле наводило на мысли о чем-то ребячливом – в каком-то смысле даже игривом…

Тереза уставилась на сделанные из ягод глаза.

– Нужно понять, где убийца их раздобыл, – сказала она. – Я не видела поблизости никаких ягод. Думаю, это важная деталь.

Заместитель прокурора кивнул.

– И что это значит? – спросил он.

Тереза была не до конца уверена, однако ответила:

– Убийца хотел, чтобы у чучела были глаза. Если чучело – это наш убийца, значит, он за чем-то наблюдает.

Но за чем? За агонией жертвы или за деревней неподалеку?

Во время осмотра места преступления Тереза отметила, что глаза чучела устремлены на деревенскую колокольню, и это ее потрясло.

– Отсутствие рта намекает на немоту, – вставил Гардини.

– Таким образом убийца экранирует эмоции, – пояснила Тереза. – Мы не знаем, что он чувствовал в тот момент – злость или страх, беспокойство или возбуждение.

Заместитель прокурора тяжело вздохнул.

– Убийца не оставил нам ничего, что могло бы указать на его мотивы, – пробормотал он.

– Он и не собирался ничего оставлять, – поправила его Тереза. – Не думаю, что мы имеем дело с обычной забывчивостью.

– Почему ты пришла к такому выводу?

– Да потому, что он выверил все до мелочей. Вероятно, долго вынашивал свои фантазии. Мы должны были обнаружить жертву именно в таком виде. Помните силки из бечевки? Наш убийца – перфекционист.

– Значит, он довел нас до определенной точки, а затем решил спутать нам все карты?

Тереза кивнула.

– Мне кажется, отсутствие носа – тоже своего рода знак, – проговорила она. – Обоняние – более чувственное восприятие, чем зрение. И тесно связано с половым влечением…

– Если ты права, то какой вывод из этого напрашивается?

Тереза потерла глаза. От нее ждали не просто ответа – от нее, как всегда, хотели озарений, способных помочь раскрыть преступление прямо здесь и сейчас. Или, на худой конец, хотя бы выбрать правильное направление расследования.

– Слишком рано говорить о выводах, – ответила она.

Однако Гардини и не думал отступать.

– Скажи только, что у тебя на уме, – четко произнес он, и мягкость в его тоне уступила место настойчивости.

– Я пока не готова ограничиться какой-то одной версией, – ответила Тереза тем же тоном, не глядя на Гардини.

Тот придвинулся к ней почти вплотную.