Андрей Дашков - Мифотворец

Я, конечно, и раньше знал, что Леонардо – большой оригинал, но, оказавшись перед его экраном, спросил себя, не слишком ли долго старик играет в свои игры, чтобы сохранить здравый рассудок. Пусть ты законченный инди и не испытываешь естественной тяги к слиянию, пусть ты предпочитаешь чаще быть мясом со всеми вытекающими последствиями и тебя практически невозможно застать в незапятнанной чистоте вибро – но зачем превращать свой энергетический экран в глухую серую стену с единственной красной дверью, к которой ведет дорога, вымощенная желтым кирпичом? Анекдот, да и только. Правда, смеяться мне не хотелось. Леонардо был известен не только своим пристрастием к доброй старой материи и ретропостановкам. Некоторые его «забавы» на поверку оказывались не столь уж безобидными.

На выходе из вибро я обнаружил, что воплотился в высокого и массивного тридцатипятилетнего мужика с квадратной челюстью, стрижкой «полубокс», перебитым носом и вдобавок с кулаками (да и рефлексами), готовыми к грязной работе. Темный костюм был словно позаимствован из гардероба владельца похоронного бюро, хотя сидел отлично, да и ассоциации вызывал не совсем уж случайные. Честно говоря, будь моя воля, я выбрал бы для себя что-нибудь более утонченное, но я стараюсь свято соблюдать элементарное правило «не лезь за чужой экран со своим мясом», как, впрочем, и другие общепринятые нормы вежливости. Если Леонардо хочется видеть меня таким – его право; в конце концов, он у себя дома. Предвкушая будущую месть, я позволил себе уделить пару секунд обдумыванию того, в кого воплощу старика, когда он пожалует ко мне в гости. Пару секунд, не более. Потом понял, что вряд ли когда-нибудь дождусь этого. Лео крайне редко вылезает из своего угла.

Стена тянулась вверх и в стороны сколько хватало глаз, а глаза мне достались зоркие. Только дверь нарушала серое однообразие. На ней висел молоток (Леонардо, пощади!), которым я и воспользовался, обрушив его на бронзовый диск, заделанный в дверь на уровне моего плеча.

Достаточно долго ничего не происходило, и я лишний раз отметил про себя, как много времени в мясном мире тратится напрасно. Наконец раздался лязг отпираемого замка (стального замка, о господи!), дверь приоткрылась и в проеме возникла костлявая и холодная физиономия дворецкого, упакованного в черный костюм без единой пылинки. Как ни крути, парень являлся аватарой Лео, тем не менее он воззрился на меня так, словно я был коммивояжером, постучавшимся в дверь с надписью «Мы ничего не покупаем».

– Что вам угодно? – осведомилась эта игривая часть Леонардо, издавая звуки в тональности брезгливого кастрата.

Пришлось принять игру.

– К хозяину, – буркнул я. – Мне назначено.

У меня оказался грубый низкий голос, вполне соответствующий внешности.

Дворецкий уныло кивнул в знак того, что мои аргументы неотразимы, и посторонился, впуская меня во владения «хозяина». За стеной был мирок, очевидно, обустроенный Леонардо по своему вкусу и в свое удовольствие. Стоило переступить порог, и воздух наполнился ароматами цветущего сада. Небо было пронзительно синим; медленно плывущие облака напоминали лебедей; поросший изумрудной травой пологий склон поднимался к дому с терракотовыми стенами. Лео не забыл и об озере, посреди которого виднелся домик на сваях. К домику тянулась дорожка их плоских камней, паривших над водой. Насколько я успел заметить, на камнях – по крайней мере на некоторых – были высечены иероглифы.

Попирая траву туфлями ручной работы, я направился к дому. Дворецкий семенил следом, готовый скорректировать мой курс в случае непредвиденных отклонений. Я пока не видел, ради чего отклоняться. Меня давно уже не прельщали красоты и удовольствия вещественного мира. Так давно, что я начал забывать, каково это – быть мясом. А сейчас вспомнил, ощутив резь в мочевом пузыре.

Щелкнув пальцами, я подозвал к себе дворецкого:

– Туалет. – Разговорчивостью я не отличался.

Дворецкий слегка приподнял бровь, выразив этим свое отношение к несвоевременности моего намерения, однако возразить не посмел и вытянул узкую ладонь в направлении левого крыла дома. Туда я и проследовал, теряясь в догадках, зачем Лео понадобился весь этот нелепый спектакль. Нельзя же, в самом деле, так любить игру ради самой игры.

Унитаз во владениях Леонардо оказался золотым. Мне понадобилось напрячь воображение, чтобы сделать правильный выбор между ним и находившимся поблизости серебряным биде. Какая тонкая проверка!

Наконец я был готов к разговору. Дворецкий проводил меня в большой полутемный зал – что-то среднее между библиотекой и лабораторией, – полный не только отпечатанных на бумаге книг, но и всевозможных карт, сосудов, приборов, от химических до астрономических. Посреди этого антикварного великолепия восседал Леонардо.

Помнится, в последний раз, когда я видел его, так сказать, во плоти, он был пышнотелой дамой, а сейчас пожелал принять облик почтенного длиннобородого старца с широким, изборожденным морщинами лбом, печальными глазами и нестареющими руками художника, которыми он постоянно массировал комок глины размером с теннисный мячик.

– Спасибо, что отозвался, мой мальчик, – проговорил он усталым голосом человека, который редко посылает приглашения, но, если уж посылает, то обычно никто не отказывается. – Проходи, присаживайся.

К тому моменту дворецкий благополучно исчез. Я выбрал кресло, обтянутое чьей-то татуированной кожей, уселся и приготовился внимать. Леонардо стóит послушать, даже если у него не все дома. В конце концов, информация остается информацией; находясь в вибро, очень легко выделить ее из интерпретаций.

– Сразу перейду к делу, – сказал Леонардо, – поскольку время не ждет. (Ого, с каких это пор мы озабочены временем?) Мне нужна твоя помощь в устранении одной деликатной проблемы. Точнее, не помощь; я хочу, чтобы ты занялся этой проблемой вплотную.

Я молчал. Он погладил окладистую бороду и таки перешел к делу:

– Ты знал моего сына?

– Я даже не знал, что у тебя есть… сын. – Я надеялся, что произнес это слово без заметного отвращения. Оно вызывало у меня ассоциации с животной возней на сеновале, зверем о четырех ногах и двух головах, содроганиями плоти, тяготами беременности, муками родов, бессмысленной пустотой младенчества, всеми страданиями слишком короткой жизни и – куда денешься – с неизбежной смертью. А может, я просто не хотел вспоминать Саваофа. В общем, достаточно причин, чтобы держаться подальше от размножающегося мяса. Но Леонардо, по-видимому, считал иначе.

– Тебе этого не понять, – сказал он высокомерно. – Ты не художник и не можешь оценить красоту, спустившуюся на землю с небес, где она существовала только в виде идеальных образов и грезящих ангелов…