Кирилл Шпак - Патриоты

– Дальше тихо. – полушепотом сказал Х. – Эти ублюдки могут быть в любом из зданий, лучше быть аккуратнее.

Он говорил о повстанцах.

Еще месяц назад повстанцы, воевавшие здесь за гражданские права и сменяемость власти, заняли этот город. Последние четыре недели он жил на военном положении, находясь под прямым управлением демократического правительства, оппозиции действующей власти, на самой границе между воюющими сторонами. Однако, сегодня все это закончится.

Несколько часов назад на город сбросили почти пять тысяч тонн фугасных и зажигательных снарядов. Разруха и хаос – вот, что теперь владело этой выжженной землей. Разумеется, никакого командования у тех, кто остался в городе, не было. Мы могли столкнуться там разве что с небольшими плохо организованными группировками врагов или с мирными жителями.

Но приказ был прост – убить всех, кроме тяжелораненых и совсем безоружных. Единственный недочет этого приказа заключался в том, что тяжелораненые во время бомбардировок уже давно умерли сами, а безоружных в городе, жившем по военным правилам на протяжении трех десятков дней не сыскать и днем со днем…

– Агент Y. – произнес Х в рацию, так как мы шли на некотором отдалении друг от друга и безопаснее всего было шептать. – Здание на одиннадцать часов. Внутри шевеление.

Он обратился к агенту Y, потому что тот шел ближе всего к упомянутому строению, однако, встрепенулись все из нашей группе. Оружие было наготове. В моих руках лежал автоматический карабин М4, снятый с предохранителя и полностью готовый к применению.

Я внимательнее посмотрел на то окно без стекол, которое упомянул Х. Тишина.

Мы решили приблизиться, и уже через пару секунд были у небольшой металлической двери, что была приоткрыта и вела внутрь полуразрушенного кирпичного дома.

Аккуратным движением мы распахнули двери, после чего проникли внутрь. Комната за комнатой мы обследовали интерьеры здания. Пока, наконец, не наткнулись на истекавшее кровью тело. Женщина, на вид лет пятидесяти, она лежала на спине возле стола, под которым, очевидно, пыталась спрятаться, но не успела. Рядом с ней валялся дешевый деревянный стул. Из ее окровавленного лица торчали осколки стекла, один из них с фатальной меткостью попал в глаз женщине, остальные симметрично разместились по остальной площади правой стороны головы. Какие-то влетели в ухо, другие – в щеку, третий поразил висок. В ногах женщины, где-то в том месте, где должны быть колени, лежала огромная глыба из кирпичей, склеенных бетоном. Она рухнула откуда-то сверху и, очевидно, добила женщину, перерубив ей ноги, в то время как первый снаряд, упавший где-то подальше, лишь отбросил ее от стола и поразил осколками оконного стекла…

Мы вошли в комнату, чтобы проверить тело на подачу хоть каких-то признаков жизни. Впрочем, мы ни на что и не надеялись. Это было скорее необходимой формальностью. Формальностью, которая едва не поставила под угрозу выполнение всего плана.

Неожиданно откуда-то из-за спины с дикарскими криками на нас выскочил кто-то из местных, вооруженный автоматом Калашникова, и выдал очередь почти вслепую в нашу сторону. Мы укрылись за углами комнаты, благодаря чему никто из нас не был ранен, а после – дали ответный огонь.

Через минуту он лежал в луже крови неподалеку от своего автомата, прямо перед нами. Либерал или демократ – кто он? Черт их разберет. Повстанец, покусившийся на государственность, вот кто. Нежелательный элемент. И мы от него избавились…

После звонка все учителя из актового зала направились по своим кабинетам. Мой кабинет истории и обществознания располагался в дальнем крыле школы, нужно было пройти через три коридора, холл и миновать два лестничных пролета, чтобы до него добраться, и порой эти путешествия превращались в самые настоящие кардио-тренировки.

Когда я вошла в кабинет, дети уже сидели за своими партами. До звонка на урок оставалось несколько минут. Эти минуты, они всегда тянутся сильнее всего, кажутся самыми долгими из всех прочих минут. В очередной раз общий шум перемены нарушило громкое дребезжание школьного звонка.

– Дети, сегодня мы говорим о Конституции. – произнесла я, поднявшись со своего учительского стула и подойдя к доске.

Конституция. То, что в Государстве не работает. То, что не принимается здесь всерьез. Как права и свободы человека, гуманизм, законы, сменяемость власти, демократия, гражданское общество, независимость СМИ.

Иногда я произношу:

– Сегодня темой нашего урока являются сталинские репрессии.

Говоря о них, мне важно показать детям, какое это зло, Сталин. Каким тираном и диктатором на деле он был. Сталин, который мог бы на коленях ползать перед Президентом, умоляя его оказать поддержку его кровавому режиму.

Лицемерие, сравнимое с убийством родителей и мольбой о пощаде, потому что ты сирота.

А потом, скажем, на следующем уроке, речь заходит о правах человека, о Конституции Государства.

Я произнесла:

– Конституция является верховным законом Государства, ей подчиняются все прочие законы.

Я сказала:

– В семнадцатой статье говорится…

Я рассказала детям, что в Государстве признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права.

– Основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения. – сказала я.

– Статья восемнадцатая говорит нам о том, что права и свободы человека определяют смысл, содержание и применение законов, а также деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления.

Я сказала, что они обеспечиваются правосудием.

– Статья девятнадцатая: все равны перед законом и судом.

Но некоторые равнее. Опустив глаза в пол, я произнесла:

– Статья двадцать первая: никто не может подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию.

У меня на ладони лежала в раскрытом виде тонкая книжка с надписью большими заглавными буквами «КОНСТИТУЦИЯ ГОСУДАРСТВА».

Я сказала:

– Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность.

Это была статья двадцать вторая. Я перелистнула страницу книжки и оказалась на новой куче вранья. Я сказала:

– Каждый имеет право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени. – статья двадцать третья.

Я продолжила читать:

– Каждый имеет право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений. Ограничение этого права допускается только на основании судебного решения.