Мирон Высота - Тетрадь №2. Дневники постапокалипсиса

Теперь которую ночь сижу на крыше. С переноской-фонарем, с тетрадью (со Второй тетрадью!) закутавшись в одеяло, с фляжечкой. Так не хочется возвращаться в этот смрад и духоту комнаты. Но если спать на воздухе точно подхватишь воспаление легких. А это стопроцентная смерть.

Запись 9.

Распробовав человека, проклятые псы теперь рыщут по всей округе. Омерзительно воют днем и ночью. Их сотни. Или даже тысячи. Тысячи псов. Когда конкурирующие стаи сталкиваются отчетливо слышится треск, грызня и мерзкое чавканье. Но вой в разы отвратительнее. Засыпаю под вой, и эти псы, они все бегут и бегут за мной следом, как за Кафкой. Тому постоянно мерещились псы, которые преследуют его. Странно, сумасшедший Кафка жил в более-менее приличном мире, а нормальная я – в сумасшедшем доме, которым этот мир стал.

Запись 10.

Мы живем в частном доме на окраине Екатеринбурга. Пожары до нас не дошли. Дом небольшой, старый, но с русской печью. Дрова во дворе. Растапливать печь как оказалось очень удобно. Наловчились быстро. На кухне газовые баллоны. Во дворе мангал. Электричества конечно же нет. По периметру двухметровый добротный забор. Снегоход правда приходилось бросать в метрах ста вниз по улице. Ближе подъехать нельзя – затык из автомобилей и упавшие деревья. Хотя запасы у нас почти кончились по сравнению с тем, что было на начало зимы – не голодаем. Удобно обыскивать соседние дома – не нужно выходить на улицу, достаточно просто перелазить через заборы. А там в каждом есть чем поживится. Народ запаслив. Нормально короче. Только воющая стая действует на нервы.

Запись 11.

Денис сказал, что нам пора искать новое место. Капитон промолчал. К вопросу о раздражении. Капитон меня капитально раздражает. Бесит так, что, когда он сидит ко мне спиной, широко расставив свои локти и колени, наслаждаясь любым дерьмом на обед или ужин – хочется всадить ему промеж лопаток свой маленький туристический топорик, который всегда со мной. Мне кажется, что Капитон даже не пошевелится. Также синхронно будут двигаться его челюсти, перемалывающие пищу и локти с коленями. А из спины его будет торчать маленький, блестящий топорик. И тоже шевелится в такт движению челюстей. А это его умение наслаждаться дерьмом. Любым съестным дерьмом. Бесит.

(Моя болезненная привязанность к топорику может показаться странной, так как он бесполезен абсолютно. Но, во-первых, топорик очень красивый. И, во-вторых, тоже.)

Запись 12.

Вынужденное безделье. Не выживание, а просто комплекс бытового обслуживания. Приготовить еду – вымыть посуду. Посидеть – полежать. Наш распорядок дня теперь не отличается особой оригинальностью. Скучно. Соседние дома ободраны нами за зиму до гола. Теплые вещи, инструменты, запасы варенья и гречки – все подчистили. Да, и что там было-то? В этих домах жили какой-то некрасивой жизнью. Все очень убогое, торчащее невпопад. Чувствуешь себя грязным от прикосновений к чужим вещам, посуде. Как будто вляпался во что-то вязкое, жирное.

Запись 13.

Денис постоянно ноет, а Капитон молчит. Мне хочется все время уйти чтобы не видеть ни того, ни другого. Пробовала не вставать с кровати весь день. Закрылась с головой одеялом. Не помогает.

Запись 14.

Опять весь день катали вату – в смысле ничего не делали.

Потеряла топорик, кстати. В смысле где-то он здесь, в доме. Но искать лень.

Запись 15.

Тишина стоит гробовая. Мир вымер. К тому же зима еще не ушла. Типа еще в правах. Или как там у классиков? Дома по соседству пустые, заброшенные. Глядеть на них скучно. Убогие такие домишки. Осень и зима проведенные без хозяев не добавили им лоска, надо сказать. Веет от них враждебностью. Такие злые старички. Одна, я бывает и не рискую заходить в них. Внутри темно, застывший холодный воздух. А ну как выскочит бывший хозяин. Или собака. А в одном видела кота. Шустрый. Сбежал. Тоже бедолага выживает как может.

Внутренности – мебель, посуда, вещи, фотографии и плакаты на стенах, и не поймешь, где тут иконы, где календари, где девочки в белых бантиках – все это умерло раньше хозяев еще до События. Рухлядь подходящее слово. Памятники никчемности. Хозяева-некрофилы устроившие эти кладбища, изредка ворошили этот хлам, пытаясь нагрузить их смыслом, придать им значимости. Ощущение – кто сидел на моем стуле, кто ел из моей чашки. И с календаря улыбается Иисус, а снизу тираж и скотч, которым плакат приклеен к стене скукожился и закруглился. Вещи мертвы и всегда были мертвы. Некрасивые, лишние, дешевые. Когда я смотрю на обстановку этих домов, то слышу скрежет вилки по тарелке, застарелый кашель, пьяный мат, плач детей.

Худшие из них – это бывшие гнезда алкоголиков. В этих домах нет ничего полезного. Все страшное, изломанное. Нагромождение тряпья, прессованное кладбище вещей. Кладбища, кладбища, кладбища. Вокруг. Вещей, жизней, идей. Игрушки. Дешевые куклы без конечностей, машины без колес, пластмассовые автоматы и пистолеты. Их много, и они все сломаны. Выть хочется. Я и вою, но так чтоб никто не слышал и не видел.

А еще здесь есть цыганские дворцы. Торжество безвкусицы. Неуютные. Смешные. Они все как вокзальный туалет. Избыточно большой, в дешевой позолоте, весь в кафеле с узорами, немытыми плафонами с серебристой каемочкой, тяжелой хрустальной люстрой. В множестве вазочек пылятся горы закостенелых пряников и конфет. Много – значит богато. Богато – значит много.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.