Катерина Дорогова - Савва из Агасфера

«Это будет моя дипломная работа. Как думаешь, примут ее? Ведь отбор строгий. Послушай, один знакомый, так, с прошлого курса, рассказывал мне…» – «Ива, оставь меня. Работа твоя паршива, я слышать о ней ничего не хочу. Иди к Прохору: он с радостью выслушает тебя, поглядит телячьими глазками… Этими круглыми, бестолковыми глазками» – «И пойду!» – «Черт возьми, а мне есть дело? Выйди, в конце концов, из моей комнаты» – «Ну ты и подлец! Это моя квартира!».

Бесконечный разговор, тянущийся из ниоткуда в никуда. Зачем приходит он ко мне, зачем я отвечаю ему? Если бы мне было, куда уйди…

Матрац. Грубый, впитавший мои грязные сны, грязные мечты, цели, надежды, ждущий меня, гнущий свое. На нем лежит Бердяев, а на полу стоит сумка, высунув язычок-тетрадку. Я потянулся к подушке, набитой какими-то шариками от боли в спине и шее, и принялся мять ее, скручивать пополам, выдавливая внутренности в одну сторону. Глупо тянуть и дальше, пора решать. Зачем я разыгрываю комедию, думая, что-то прикидывая, если давно выбрал путь, еще до всех этих сомнительных мыслей? Знаю, знаю, что обманываюсь, что прикидываюсь для кого-то, кого в комнате нет, – зачем? Я не могу попросту сказать: нет, не пойду, к черту все это дело. Мне необходимо поломаться, ибо тогда приходит мнимое успокоение, призрачное, но все еще нужное.

Я бросаю подушку на матрац и, вздохнув, сам заваливаюсь на него. По комнате проходятся волны напряжения от моего тяжелого тела; Кляча, взвизгнув, спрыгивает на пол и долго, с презрением, смотрит на меня.

– Что, ненавидишь меня? – Кляча как будто улыбается. – Проваливай!

А новый день уже светится, радуется своему наступлению, сияет и будит толпу простаков. Туман уходит вниз, под землю, и никто не успевает увидеть, как он исчезает.

Ива проснулся в темной, зашторенной каморке от тикающих звуков, исходящих из стоящего на полке будильника. Он чуть потянулся на кровати, широко развел руки и замер, уставившись в потолок, с трудом вспоминая прошедший сон. В голове медленно всплывали картинки, чувства, переживания. Ему вновь снился монастырь; бесконечные дороги, холмы, через которые он перебирается с палкой и кулёчком за спиной, разливы лугов, сена, дружелюбные попутчики. И каждая дорога вела к монастырю, стоящему на высоком холме, к лесу, устроенному вокруг, как крепость. Когда он впервые увидел сон о монастыре, несколько месяцев назад, ему это показалось забавным: он рассказал эту шутку в кругу друзей, и Гаврила, ведущий себя чудно уже которую неделю, вдруг сказал:

– Иван, ведь это не случайно. Неужели ты не видишь? – Савва рассмеялся и похлопал Гаврилу по спине. – Прекрати! Это… знаковый сон. Он неспроста.

Ива чувствовал сердцем, что слова Гаврилы истинны и что эти сны, являющиеся к нему день за днем, означают путь – его или всего человечества. Долго он думал, предтечьем чего являются мечты о монастыре, или предтечьем чего является он сам. И сны, белые стены, далекий лес… Но мысли оборвались с внезапной пропажей Гаврилы.

Тиканье прекратилось: пора собираться и выходить, иначе придется часами добираться до университета. Ива включил свет и наскоро прибрал комнату, почти пустую, лишь с захламленным столом, где каждой вещи было отведено особенное место. «Уехал ли Савва?» – подумал он и чуть приоткрыл деревянную дверь. В лицо ударили свежие солнечные лучи, белые и голубые. Ива наморщился, одновременно улыбаясь, и потянулся к свету. Савва всегда забывал зашторивать окно с вечера, хотя ненавидел просыпаться утром от солнечных лучей. Днем же он раздражался, когда Ива просил его раздвинуть шторы, и делал это только в сумерки. В углу комнаты лежал старый матрац Ивы, оставшийся с детских времен, на нем – Савва, уткнувшийся лицом в стену, весь сморщившийся, превратившийся в комок. Белые кудри облаком торчали из-под одеяла, спутанные и ломкие; они не светились на солнце, а как будто поглощали его. Рядом лежали стопки библиотечных книг, единственно сохранившие аккуратный вид в этой комнате.

Ива опустил взгляд и разглядел под ногами лист бумаги, нечаянно отделившийся и отлетевший от остальной кучи. Он чуть подумал, наклонился и подобрал его, разглядывая. В некоторых местах бумага была разорвана, точно ее протыкали карандашом, а наверху виднелась яркая, несколько раз подчеркнутая, надпись: «Чертов Гаврила! Я обращаюсь к тебе. Понял?». Ива тут же выпустил лист, и он полетел вниз, мягко опадая на пол. «Гаврила… он пытался писать Гавриле. И не сказал! Не сказал мне!». Ему следовало выбираться, чтобы успеть вовремя, но он стоял и пытался взять в толк, что Савва писал Гавриле и что для него это оставалось тайной до сегодняшнего утра. «Наверняка оскорбления или угрозы. Мне следовало догадаться: в последние дни Савва сильнее прежнего озлобился. К чему это еще могло относиться? К тому же он стал часто выходить на улицу, пропадать где-то, пропускать лекции чаще обычного. Дурак! Не додумался, облапошили!» – думал Ива, закрывая дверь. Хотелось забрать лист, разгрызть его, проглотить, а затем ударить Савву, интригана и предателя. Но впереди дожидались белые стены и лес, спокойный и уверенный, и Ива, собравшись, вышел на улицу.

Он уже жалел, что пошел на лекции, что последовал дурной привычке подчиняться порядку; куда полезнее было бы остаться в квартире и заняться чтением или прогуляться. Или, например, ждать пробуждения Саввы…

Письмо смешало его день, он давил в себе непривычный, чуждый ему гнев. «Ты знаешь, что так должно было случиться. К чему эта злоба? Гаврила говорил, Гаврила предупреждал. Гаврила – хороший. Верно: ты недоглядел – тебе отдуваться. Только что, что теперь делать? Запереть его… да ведь он выпрыгнет из окна. Разве что заколотить окно. Чушь! Какая же чушь!». Раздражение от нежелания усаживаться за парты, непонимание поступков Саввы, страх, вечно сопровождавший его, – Ива хотел остановиться в парке и хорошенько подумать, распутать нити, рассортировать их. Струйки мыслей вытекали из его головы, сбивались, когда он, двигаясь, пытался думать. Лишь покой, лишь бездействие позволяли ему уйти внутрь, чтобы восстановить порядок. Ива чувствовал, как безобразный хаос растет в сознании, и пугался, что может не успеть. Он представлял белые стены, разрушавшиеся под напором мыслей. «Скорее, скорее сесть сзади, устроиться на самом верху. Если я не успею, все смешается. Придется начать заново, а у меня нет времени. Нет времени! Да что же такое, что вы встали?!». Перед ним стояла группа студентов, из середины шел дым. Ива наклонил подбородок, натянув шарф до носа, и зло обошел их, топая ногами. «И с самого утра эта злоба… Откуда она взялась? Неужели из-за письма? Нет, письмо здесь не причем, оно только усугубило. Еще вчера Савва сказал, что я непривычно мрачен. И еще раньше он сказал, что я ношусь с ним, как курица с яйцом. Не вижу, не вижу… Отчего такой беспорядок в голове? Правда, я долго не проводил уборку – и вот результат. Нельзя забрасывать свою голову – я всегда это говорил».