Катерина Дорогова - Савва из Агасфера

Ива пробегает коридоры, мимоходом здоровается со знакомыми, кивает им, рассеянно улыбается, жмурясь, и радуется, когда наконец входит в аудиторию.

Преподаватель сидел на возвышении и даже не поглядел на вошедшего Иву. Большинство студентов сидели позади, первые места пустовали. В обычные дни эти места, вечно свободные, далекие от других, занимал Ива, но сегодня его дело состояло в ином. Он пробежал наверх и занял парту в уголке, укрытом тенью. Перед ним оказался лист бумаги и автоматическая ручка.

Ива сосредоточенно смотрел на белизну, пытаясь нащупать точку, а затем принялся писать. Лекция началась; двери то открывались, то закрывались, скрипели карандаши, стучали ручки. Сперва Ива выписывал мысли в столбик, раскладывая их по строкам и отделяя по тематикам. У него набралось четыре заголовка: «Савве стало хуже», «Гаврила обманщик», «Во мне что-то растет», «Мне страшно». Ива перевернул лист, и слова легко полились из-под руки: «Если Савва сбежит, то мне его не найти. Я клялся Гавриле, клялся себе, а все рушится. Что эти пальцы, держащие ручку, что они – столь же преданные и девственные? Нет… себе я не лгу, я знаю, что мои сны вызваны моим падением, моим ужасным падением. И Савва знает, я чувствую, как он усмехается. Отчего он молчит? Отчего не обвиняет? Отчего, отчего, отчего – Савва?! Этот текст показывает, насколько зыбок покой в моей голове, да и остался ли он? Лгать я не стал бы, значит, хоть что-то осталось. Необходимо определить цель и средства, иначе я точно лопну, столько грязи, мелочи, гноя во мне! Хорошо, хорошо… Цель – завещание Гаврилы. Средства – Прохор? Средства – моя жизнь». Ива понимал, что не справляется и что вера Гаврилы не оправдывается, безумная, изначально обреченная. Хотя в то время он чувствовал силу порядка, силу чистоты и спокойствия, которую носил в себе. Гаврила не мог предугадать, на что решится Ива. Он ожидал этого от Саввы, но Ива – дело другое. «И что это со мной… Горячка? Я весь как в лихорадке, вспотевший, красный – и с ледяными руками, влажными ледяными руками. Еще вчера я как будто предугадал грядущий день, ощутил приближающуюся волну. Черти что!».

Он смотрел на студентов, молодых, озабоченных, легкомысленных, внимательно вслушивающихся и безалаберно развлекающихся. В этот миг они составляли его мир, и не было ни Саввы, ни Гаврилы, ни Прохора, ни даже его самого. Дивные макушки, округлые, приплюснутые, хранящие память мира в этой коробочке, окруженной сухим сеном.

Ива ощущал сотню нитей, рвущихся, перекочевывающих с места на место, соединяющихся с чужими нитями, – безобразный хаос. Ива не мог определить, откуда исходят толчки, отчего полки рушатся под натиском бешеных волн? У него есть время до вечера, пока Савва не проснется: нельзя показать ему совершившиеся изменения, нужна легенда. Савва поверит, Савва не станет проверять, он увяз в своих реальностях и не заметит подкидыша.

– Ваня! – Ива глядел в парту и не услышал оклика. – Ваня! Ну же, потряси его!

Иву дернули за плечо, и он резко обернулся, сильно вздрогнув. На него смотрела Любовь, большеротая, с заплетенными в косы волосами, старшая сестра Прохора, ненавидевшая Иву. Они ходили на один курс философии и нередко встречались.

– Прохор сегодня ждет тебя. Сказал, чтобы ты обязательно пришел. У него какая-то новая идея. Невероятно интересная, – она поглядела на своего соседа, улыбаясь глазами.

– Я… я не уверен, я сегодня обещал Савве… Передай ему, что я постараюсь.

Любовь, не дослушав, повернулась к соседу и отрешенно, холодно улыбнулась ему. Разговоры стихли, когда преподаватель крикнул на двух студентов и задал им вопрос. Они уставились на него в немом ужасе и замолчали. Иве хотелось рассмеяться, и он сказал голосом Саввы: «Пустоголовые трусы». Как можно сидеть в этой душной аудитории, выслушивать бормотание профессора, столь же дубинноголового, как все его студенты, притворяющиеся примерными слушателями? И всякий называет себя человеком, всякий мнит себя свободной личностью, верит в собственную независимость и исключительность. Смешные люди! Куда вы бежите, что делаете? Безумие…

Желтый, подрагивающий свет аудитории раздражал, дергал нервы; сливаясь с синевой улицы, он превращался в грязно-зеленую навозную лужу, размазанную по серому асфальту. Ива втягивал в себя эти темные цвета и вместе с тем пытался отогнать мрак, застилающий душу. Он смял в кулаке исписанный лист и бросил его в сумку. Тревожно осматриваясь, он думал: «Проверить Савву… Сходить к матери… Прохор…». В мыслях он уже пробегал улицы, открывал подъездную дверь, чтобы вломиться в квартиру и увидеть, как Савва, скучающе глядя на него, фыркнет и скажет: «Ну, вот и наш чижик-пыжик! Интересные лекции, а?». Ива не мог терпеть; казалось, в настоящую минуту, пока он сидит здесь, в потасканной аудитории, где-то страдает Савва и нуждается в нем. «Не нуждается, никогда не нуждался. Лжешь!». Ива знал, что лжет себе, и оттого мучился сильнее. Какое удачное свойство человека, недоступное Иве, – умение солгать самому себе.

Он просидел еще две пары, что шли подряд, все время оглядываясь, точно рассчитывал, будто Савва вдруг окажется позади него. Тьма кружила вокруг и, когда Ива вышел на улицу, заполнила все пространство. На пути ему встретились две девицы, они подмигнули и побежали прочь: Ива узнал в них подружек Саввы, которых он приводил домой.

Скользящие дороги пугали Иву; ему казалось, что из-за угла на него выпрыгнет убийца, а он не сумеет удержаться на ногах и упадет, погибнув так нелепо, с ушибленным задом. Деревья обратились в незнакомцев, поджидающих в переулке с ножами. Ива пробегал улицы, не замечая них, стремясь скорее отрезать болтающуюся ниточку в голове, – Савва, где Савва? Он вбежал в комнату, раскрыл дверь настежь и увидел пустой пол, пустую кровать, пустой стул – Саввы нигде не было. Зачем Ива мчался по дорогам, зная, точно зная, что не обнаружит Савву дома? Неужто приятно чувствовать, как нечто отколупывает крепкую чешую? Уголок за уголком, ранение за ранением. Он вспомнил слова Гаврилы: «Держать в ежовых рукавицах… развратник, если не сдерживать… растлитель… полон греха». Его спокойный, всезнающий образ витал перед глазами Ивы, как обвинение, как напоминание о слабости. Он помнил, как Савва исчез на несколько дней, а вернулся с синими руками, страшными, заплывшими глазами и с жуткой чесоткой. Вдобавок ко всему Савва заразился какой-то гадостью, и Иве пришлось оплачивать ему лечение. Что мог он сделать? Он искал Савву повсюду, заходил в самые опасные, самые неблагополучные районы города, но можно ли отыскать того, кто не хочет быть найденным? Савва прогонял Иву мыслью, не допускал его до себя. Гаврила же был способен подавлять мысль Саввы своей, незаметно, искусно, как великий мастер. Он чувствовал тягу Саввы, знал, куда того влечет..