Альбина Нури - Обреченные и проклятые

Ждали ли они от меня, чтобы я уехала из города, бросила Журнал, нашла наконец-то мужа, поселилась с ним близ матери и отца, родила им внуков? Не знаю. Но, скорее всего, родители понимали, что нельзя требовать от человека того, что он не в состоянии дать, не ломая себя. Да и вообще, вряд ли способны были думать о ком-то и о чем-то, кроме Жанны и Дашеньки.

Прошли три – четыре недели, как я уехала в Казань. В один из наших вечерних разговоров мама поведала ужасную, по ее словам, новость. Днем она совершенно случайно, от соседки, узнала, что Илья выставил дом на продажу. С родителями он после моего отъезда ни разу не увиделся, на звонки их не отвечал, а теперь, по всей видимости, собрался исчезнуть из нашей жизни навсегда.

– Ни словечка не сказал! От посторонних людей узнала… – давясь слезами, жаловалась мама.

Скажу честно: я не столько расстроилась, сколько впала в ярость. Да что с ним такое, в самом деле? Это уж переходит всякие границы. Не знаю, что творится в голове Ильи, но такой поступок просто неприличен.

– Мамуль, пожалуйста, не нервничай. Хочет уехать – пускай едет! – попыталась я успокоить ее, хотя внутри все кипело.

– Да как же – пускай? – Мама плакала уже в голос. – Что мы ему сделали, если он вот так… Чем обидели? Я его спрашиваю, а он…

– Погоди-ка! – перебила я. – Ты что, ходила к нему?

Оказалось, ходила. Как узнала, так сразу и пошла. Отцу ничего не сказала. Звонила, стучала, но Илья не открывал, хотя был дома: мама видела его «Мазду».

Потом, видимо, сообразил, что она не уйдет, вышел во двор. Так и поговорили, через приоткрытую калитку. Предложить некогда любимой теще зайти внутрь Илья не посчитал нужным. Прежде он всегда звал ее «мамулей», как и мы с Жанной. Однако на этот раз обошелся без подобных сентиментальных излишеств.

– Я уезжаю. Этот вопрос решен, и нечего вам сюда ходить и истерики устраивать. Видеть больше не могу ни это место, ни вашу чёртову семейку, – отчеканил Илья и захлопнул дверь перед маминым носом.

– Так и сказал? «Чёртову семейку»? – переспросила я.

– Хуже даже сказал, – горестно вздохнула мама. – Папе только не говори.

Я и не собиралась, а вот с Ильей побеседовать хотела.

Мы с мамой говорили в четверг, и уже в пятницу после обеда я ехала в Ягодное. Все выходные после случившегося проводила у родителей, вот и решила выяснить, что происходит с Ильей, какую обиду он на нас затаил.

В том году стояла удивительно теплая осень: дни ясные, солнечные, никаких дождей. Дело к середине октября, а я еще в легкой ветровке. Деревья по обе стороны дороги не успели лишиться листьев, многие даже сохранили летнее убранство – я слышала, такое бывает, если лето было влажное.

В осеннюю пору мне грустно, часто щемит сердце и без причины хочется плакать. Лето позади, а все другие времена года я не люблю. Всегда мечтала жить в какой-нибудь стране вечного лета. Не нахожу ничего пленительного в весенних погодных метаниях, бесконечных снегопадах, студеном ветре или тоскливых ноябрьских вечерах.

Но бабье лето и вообще первая половина осени, по-моему, хуже всего. Может, это время хорошо для поэтов, только я не поэт. Как по мне, это самая лживая пора. Холода еще не наступили, солнце старается вовсю, припекает, улыбается горячечной улыбкой тяжелобольного. Красуются друг перед другом принаряженные деревья, с неба льется пронзительная синь, а прозрачный воздух хрустально чист.

Но кого может обмануть это показное великолепие? Красота осени – мнимая красота. Иллюзия жизни в преддверии смерти. Это время напоминает мне старую женщину, которая молодится, румянится, украшает себя поддельными драгоценностями, чтобы привлечь внимание. Только всё бесполезно – пройдет совсем немного времени, и обман вылезет наружу, из-под слоя грима покажутся морщины и старческие пигментные пятна.

Несколько дней, максимум неделя – и зарядят дожди, фальшивое золото облетит с деревьев, листья скукожатся и почернеют, окажутся под ногами прохожих, и те истопчут их, вомнут каблуками в сырую землю.

Впрочем, пока ехала в Ягодное, думала я совсем не о пейзажах и временах года, а о том, как правильно построить разговор. Мысль о том, что Илья может не впустить меня, не откроет дверь, я решительно отмела: надо будет, через забор полезу, но он скажет, с чего вдруг так окрысился на нас. Надо же, «семейка»!

Позже, когда события завертелись немыслимым образом, и меня затянуло в бездонную воронку, я часто думала: не нужно мне было в тот день ездить к Илье!

Я и сейчас, в этот самый момент, когда сижу на своей кухне и пишу эти строки, думаю точно так же. Чувствую себя мухой, которая попала в липкую ловушку: чем больше барахтаюсь и силюсь вырваться, тем крепче прилипаю.

Мне следовало оставить все как есть. Пусть бы Илья навсегда уехал из Ягодного, как и собирался. Ни к чему было искать общения с ним, задавать вопросы, требовать объяснений. Нечего было настаивать, добиваться правды.

Никогда не нужно задавать лишних вопросов, ведь можно получить ответы, и – как знать? – вдруг открывшаяся правда сломает тебя, уничтожит? Жаль, эта жизненная мудрость пришла ко мне слишком поздно.

Не вызови я тогда Илью на разговор, не узнай того, что узнала, многое могло быть иначе. Моя жизнь осталась бы моей.

Наверное, это малодушные мысли, ведь человеку свойственно любым путем стремиться отыскать истину – иначе не было бы прогресса, научных открытий и великих произведение искусства.

Все так, но, когда твои поиски и устремления заводят тебя в место, откуда не выбраться, кажется, что лучше остаться в слепом неведении.

Как бы то ни было, в тот день я была полна решимости и настроилась вытянуть из него правду. Всю – до запятой, до точки.

Вопреки моим ожиданиям, Илья не стал мариновать меня у входа. Открыл дверь сразу же, хотя я приготовилась к долгой осаде.

– Это ты, – констатировал он. – Так и думал, что явишься.

– А я думала, ты не захочешь открывать.

– От тебя все равно так просто не отделаешься, – криво улыбнулся Илья и посторонился, пропуская меня во двор.

Внутри все было так, как я помнила, только выглядело неприютным и заброшенным. Хозяину было не до наведения порядка на участке. Никто не позаботился о том, чтобы убрать облетевшие с деревьев листья, газон явно косили в последний раз еще до отъезда в отпуск, и теперь жухлая трава доходила почти до колен. Мы прошли чуть дальше, и я увидела уголок сада: земля под яблонями сплошь усыпана гниющими яблоками, которые некому было собрать, цветы на клумбах давно завяли и торчали неряшливыми пучками. В прозрачном хрустальном воздухе пахло грустью: паданкой, мертвыми цветами, сухой землей.

Мы с Ильей поднялись на крыльцо. Я боялась увидеть в доме то же запустение: присыпанную пылью мебель, горы грязной посуды, немытые полы. Это стало бы оскорблением памяти Жанны, которая была аккуратисткой и чистюлей. То, что дом пришел в упадок, стало бы еще одним жестоким напоминанием о том, что его хозяйка ушла навсегда и больше не вернется.