Энджи Ким - Смерть в Миракл Крик

– Да ты просто ненавидишь азиатов. Не воспринимаешь нас всерьез.

Не успел он запротестовать, что она обвиняет его в расизме, отметить, что он вообще-то на ней женился (и вообще, разве это не она все время твердила, что старомодные корейцы типа ее родителей – жуткие расисты), как Жанин вздохнула и с мольбой в голосе сказала:

– Один месяц. Если сработает, сможем избежать ЭКО. Не надо будет сдавать сперму в баночку. Разве ради этого не стоит попытаться?

Он не сказал ничего. Она восприняла его молчание за знак согласия, а он не стал ее разубеждать. В ее словах была правда, по крайней мере, они не были в корне неверны. К тому же, может, тогда свекр хоть частично простит его за то, что он не кореец.

– Когда вы приступили к терапии? – спросил Эйб.

– В первый же день после открытия. Я хотел пройти сорок сеансов к августу – тогда пробок меньше. Так что записался на два ежедневно, первый в 9:00 и последний в 18:45. Всего в день проводилось шесть сеансов, и эти два были отведены для тех, кто приходит дважды.

– Кто еще был в вашей группе? – спросил Эйб.

– Трое: Генри, ТиДжей и Роза. И их матери. Было пару раз, что кто-то заболевал или застревал в пробке, но в основном мы все были там ежедневно, дважды в день.

– Расскажите о них.

– Без проблем. Роза старше всех. Ей около шестнадцати. У нее ДЦП. Передвигается в инвалидном кресле и получает питание через зонд. Ее мама – Тереза Сантьяго, – он показал на нее. – Мы прозвали ее мать Тереза за необычайные доброту и терпение.

Услышав такие слова, Тереза зарделась, как и всегда, когда ее так называли.

– Далее, ТиДжей, ему восемь. Аутизм. Он не говорит. А его мама, Китт…

– Китт Козловски, погибшая прошлым летом?

– Да.

– Вы узнаете эту фотографию? – Эйб положил фото на подставку. Постановочная фотография, лицо Китт в центре, немного напоминавшая знаменитые работы Анны Геддес с младенцами и цветами. Только на фото Китт вместо лепестков вокруг нее была семья. Сверху (стоял прямо за спиной) ее муж, внизу (у нее на руках) ТиДжей, по две девочки справа и слева. У всех пятерых детей такие же рыжие кудри, как у нее. Эталон счастья. Теперь, когда матери нет, подсолнух остался без серединки, на которой держались лепестки.

Мэтт сглотнул и прочистил горло.

– Это Китт, с семьей, с ТиДжеем.

Эйб поставил рядом еще одну фотографию. Генри. Это не показное студийное фото, а слегка расфокусированное изображение, где он смеется летним днем, позади лишь синее небо и зеленые листья. Светлые волосы слегка взлохмачены, голова запрокинута, голубые глаза от смеха сузились до щелок. В середине щель от выпавшего зуба, словно он ею хвастается.

Мэтт снова сглотнул.

– Это Генри. Генри Уорд. Сын Элизабет.

– Подсудимая сопровождала Генри на все сеансы, как другие матери? – спросил Эйб.

– Да, – ответил Мэтт. – До последнего раза она всегда заходила вместе с ним.

– Каждый раз, но тот единственный, когда она осталась снаружи, случайно оказался тем, когда все внутри погибли или оказались искалечены?

– Да, тот единственный раз, – Мэтт смотрел на Эйба, изо всех сил стараясь не переводить взгляда на Элизабет, но краем глаза все равно видел ее. Она глядела на фотографии, покусывая губы, розовой помады уже не осталось и следа. Это выглядело неправильно: лицо с подведенными голубыми глазами, румянами на щеках, пудрой на носу, а рот совсем невыразительный. Словно клоуну забыл нарисовать губы.

Эйб поставил на вторую подставку карту.

– Доктор Томпсон, поможет ли это вам объяснить, как устроена Субмарина Чудес?

– Да, очень, – сказал Мэтт. – Это мой приблизительный чертеж. Она находится в городке Бухта Чудес, в десяти милях к западу отсюда. Через весь город проходит ручей Чудес, и он же протекает по лесу прямо рядом с ангаром, где проводилась терапия.

– Извините, вы сказали «ангар»? – Эйб изобразил замешательство, словно сам не видел его несколько тысяч раз.

– Ну да. Посреди двора там деревянный ангар, а камера для ГБО находится внутри. Когда заходишь, слева панель управления, там всегда сидел Пак. И еще шкафчики, где можно оставить запрещенные предметы, например, украшения, электронику, бумагу, синтетические предметы одежды, все, что может дать искру. Пак строго соблюдал технику безопасности.

– А что было снаружи?

– Перед ангаром гравийная площадка на четыре машины. Справа лес и ручей. Слева – небольшой домик, где жил Пак с семьей, сарай для инструментов и линии электропередач.

– Спасибо. А теперь расскажите, как проходил обычный сеанс. Что происходило? – попросил Эйб.

– Мы забирались в камеру через люк. Я обычно заходил последним и садился у выхода. Там висели наушники, чтобы связаться с Паком.

Такое обьяснение звучало убедительно, но на самом деле Мэтт просто предпочитал держаться особняком. Мамы любили поболтать, пообсуждать экспериментальные протоколы лечения, порассказывать истории из жизни. Ну и пусть, только Мэтт не такой. Во-первых, он врач и не верит в альтернативные методы лечения. К тому же он не был родителем, тем более родителем ребенка с особыми потребностями. Он бы рад был приносить с собой журнал или бумаги с работы. Они бы хоть как-то защищали его от града вопросов. Ирония судьбы – он пришел туда, чтобы завести детей, но от этих сеансов у него все настойчивее появлялись мысли о том, действительно ли они нужны, ведь столько всего может пойти не так.

– Потом начинали нагнетать давление, – сказал Мэтт. – Ощущения похожи на настоящее погружение под воду.

– И каково это? Объясните тем из нас, кто никогда не плавал на подводной лодке? – спросил Эйб, вызывая одобрительные улыбки у нескольких присяжных.

– Как посадка самолета. Уши так закладывает, словно они сейчас лопнут. Пак повышал давление медленно, чтобы минимизировать неприятные ощущения, так что процесс занимал около пяти минут. По достижении полутора атмосфер – это соответствует семнадцати футам ниже уровня моря – мы надевали кислородные шлемы.

Помощник Эйба передал ему прозрачный пластиковый шлем.

– Вот такие?

Мэтт взял шлем. – Да.

– Как он действует?

Мэтт повернулся к присяжным и указал на синий латексный круг внизу.

– Вот здесь он прилегает к шее, а голова оказывается внутри, – пояснил он, растянул латекс и надел шлем. Голова оказалась будто в прозрачном пузыре.

– Затем шланг, – сказал Мэтт, когда Эйб передал ему прозрачную пластиковую катушку. Она скользила и, казалось, не имела конца, как маленькие змейки, которые, если распрямляются, достигают десяти футов в длину.

– Зачем это, доктор?

Мэтт вставил трубку в отверстие в шлеме у подбородка.