Катя Корина - Зеленая Ведьма

Следующим вечером я поднесла ему квасу, от которого отец слег.

Встретила я недавно в осиннике траву, от которой узнала, – малая ее щепоть поможет от кожных болезней, а вот ежели внутрь принять, да с полстакана, то можешь совсем не проснуться. Вот этой травы я и добавила в квас, что для отца приготовила. Не полстакана, – рука не поднялась, но ложка там точно была.

Отцу от этой настойки стало худо. Он даже ругаться не мог, лишь лежал на лавке да тихо стонал, будто кошка удавленная. Я ему воды подносила и смотрела со страхом, – неужели помрет? Я ведь не этого хотела, другой расчет у меня был.

Отец все же не помер. До обеда стонал, потом выворачивать его начало так, словно в кишках у него вся наша немалая река собралась. А когда жидкость в нём кончилась, заснул и не просыпался почти день.

Когда отец очнулся, то был так слаб, что младенец мог бы его побороть. Вот тогда я и подсела к нему на лавку.

– Это я в квас своих травок добавила, – сказала, не винясь. – Ещё бы две ложки, и вас бы, батя, на свете не было. Так что не настаивайте на моем замужестве с Трофимом.

Какой злобой полыхнули его глаза! Я чуть не отшатнулась, – страх-то во мне, оказывается, оставался. Но усилием воли я поборола себя и продолжила сидеть рядом с ним.

– Отравить меня думала, чертова девка, ведьма?! – прошипел он, ибо сил на крик не было. – Да я тебя…! В острог!

Отец выдавил несколько матерных слов и сжал кулак, собираясь ударить. Но был он так слаб, что не смог даже руки поднять.

– В церкви я все равно откажусь за Трофима выходить. А вы нашего батюшку знаете – не повенчает, – сказала я, поражаясь собственной наглости. – Так что лучше заранее скажите Трофиму, что я не согласная. Вам с того, батенька, прямая выгода будет: ежели я с вами останусь, то будете вы все мною заработанное получать. А вовсе не Трофим Серебряков.

Он снова меня обматерил, но уже без прежней злости. По глазам я видела, что отец обдумывает мои слова.

– Да что тебе там заплатят! – буркнул наконец он. – А ну, пошла отсюда! И знай, Лизка – я тебе этого не спущу!

Ох, и страшно мне было ночью! Теперь я не понимала, как могла решиться на то, что сделала. Хотя, чего тут не понимать, – отвар я выпила, смелость дающий. Когда я осознала, что духу у меня не хватит на то, что задумала, пошла я на свою поляну и просила у трав смелости. Собрала те, что откликнулись, сделала отвар и выпила. И такой восторг и легкость меня обуяли, что могла я тогда сделать что угодно. Не только отцу желудочную хворь обеспечить, царя-батюшку убить бы могла! Но жаль, недолго отвар тот действовал. Теперь я лежала на лавке и тряслась, как заячий хвост. Думала, что со мной будет, когда отец поправится и встанет.

Но на следующий день прямо с утра в избу к нам постучался брат соседа Петра. Третьего дня он от боли зубовной мучился, и Пётр попросил у меня лекарство. Я дала порошок из трав и сказала, как принимать. Травы меня не подвели, и сейчас болезный явился благодарить. Целых три рубля притащил!

Эти три рубля я тут же снесла отцу, который уже мог садиться на лавке. Он помял деньги в руках, словно пальцами пробовал их на вкус. Потом сумрачно посмотрел на меня.

– Будь по-твоему. Только если узнаю, что ты от меня чего-то утаила…

Он сделал движение руками, словно сворачивает шею курице. И я не сомневалась, что ежели не буду отдавать все деньги, он меня покалечит. Но все же в тот момент я чувствовала только отчаянное счастье. У меня все получилось! Не будет Трофима Серебрякова! И сама я жива, а ведь батя запросто мог убить меня после моих проделок. Спасибо, Боженька!

К Трофиму батя сходил на следующий день. Вернулся злой и бросил мне:

– Трофим Серебряков велел передать, что за тобой должок.

Я смолчала. Страшно иметь такого человека, как Трофим, врагом. Но ещё страшнее иметь его мужем.

Прошёл где-то месяц, и наступил день, когда я увидела Шептуна. Пришёл он утром, темно ещё было. Я только и успела, что задать курам корм, как калитка со скрипом распахнулась. Я увидела деда с дремучей бородой и пронзительными синими глазами, чёрного и высокого, как палка, который устрашающим колом возник посреди двора.

В ту пору я его почти не знала и близко никогда не видела. Слыхала только, что два десятка лет назад он появился в наших местах, поставил в лесу избушку и поселился в ней. Шептуна боялись – веяло от него какой-то страшненькой силой. Пару месяцев прожил он один, как сыч, лишь грибники да охотники иногда встречали его в лесу. А потом вдруг он пришел в дом женщины, у которой ребенок умирал от тифа, и вылечил его, "зашептав" болезнь. Потому его и прозвали Шептуном, а настоящего своего имени он так никому и не сказал.

Сейчас Шептун стоял передо мной и вглядывался пронзительным взглядом. Казалось, что видит он меня до самого донышка сердца. Ярость мою, подругу бессменную, и ту видит.

– Здравствуй, дедушка, – неловкими губами прошептала я. – Ты, верно, к отцу моему?

– К нему и к тебе, – проговорил старик, и от звуков его голоса натянутая струна внутри меня разжалась. Голос его был глубокий, мягкий. Как целебный мед проникал он в мою душу. – Это ты ли молодая знахарка?

Я покраснела. Хоть и слышала такое прозванье от тех, кого вылечила, но не привыкла я еще к нему.

Старик все понял и так. Посмотрел на меня ещё раз тем самым взглядом и сказал без тени сомнения:

– Со мной пойдешь. Учить тебя буду.

Я открыла рот, а потом без единого звука его закрыла, – была в такой растерянности, что не нашлась, что и ответить. Тут на крыльцо вышел сонный отец, неприветливо выпучился на Шептуна. Тот в ответ обежал его взглядом с ног до головы и почему-то мне показалось, усмехнулся, хотя лицо старика осталось недвижимым.

– Беру твою дочку в услужение, за пятнадцать рублев. Согласен?

Отец похлопал глазами и быстро кивнул, – боялся, как бы дед не передумал. Шептун извлек из складок своей чёрной одежды три новенькие хрустящие "синицы" и отдал отцу. Тот едва не обнюхал деньги, в руках помял, наслаждаясь хрустом, к глазам поднес, разглядывая пятерки на синих купюрах. А Шептун все так же властно кивнул мне, – пошли, мол.

Но к этому времени я уже пришла в себя.

– Скажи прежде, зачем сдалася тебе, – строптиво сказала я. – Ежели на лавке тебя греть, то я прежде дом твой спалю.

Теперь уже старик усмехнулся явственно: кривая улыбка пробороздила лицо от уха до уха.

– Да я уж забыл, когда мерз, внученька. Не бойся. Пошепчемся с тобой, и отпущу.

Нутром я почуяла – не врет старик. Так что я кивнула, буркнула "обожди", обошла застывшего посреди двора отца и зашла в избу, чтобы попрощаться с матерью и сестрой и взять смену одежды.

Что я могу сказать о дальнейшем… Учение у Шептуна я провалила. Когда я попала в его маленькую избушку, – темную, с маленьким оконцем, грубо сколоченной мебелью и низкой печкой, я поняла, что старик хочет научить меня своему ведовству. Но говорил он со мной о таких заумных вещах, которых я напрочь не понимала.