J.Denole - Шизо и Зоо

– Конечно, они же добрые и чувствуют своего на расстоянии. Мне кажется, они уже заподозрили что-то неладное и готовятся к твоему приезду!

– Перестань надо мной издаваться, я же серьёзно!

– Я, кстати, тоже.

Папуля подмигнул мне правым глазом, и мы переступили порог небольшого зоопарка. Отец непрерывно звонил хозяину чудесного местечка, ведь он был его бывшим одноклассником и близким другом детства, в те, как уже казалось, далёкие времена, когда его родители на один год переезжали из немецкой части во французскую по работе. Долгие годы они поддерживали связь, пронеся через это дружбу детства и целый кладезь добрых отношений. За свою жизнь я поменял своё мнение о людях, державших на привязи животных, вернее – не обо всех, а именно о друге отца, но всё же улыбаться такому человеку я вовсе не желал.

В зоопарке было мило. В этот раз я рассматривал всё. Я задумался о том, что моя настоящая семья жила явно в другое время. Это навевало на меня грусть. Интересно, в какое время они жили и сколько лет назад? Модернизация инфраструктуры почему-то не входила в мои фрагменты памяти. Одно было ясно – животные содержались в других условиях, более паскудных. Молниями вспыхивали отрывки страшных воспоминаний. Я видел узкие клетки, приносящие только страдания, рёв животных, избиваемых плётками и жгутами, всё это на протяжении многих лет не отпускало моё сознание. Я помню даже, как ломали мою волю, чтобы я подчинился. Меня пристегнули цепью за ногу на небольшом расстоянии от моей мамочки на долгие месяцы. Сколько именно прошло времени, пока я подчинился их желаниям, точно сказать не могу. Но это было самое тяжёлое время моей жизни. Я мог лишь передвигаться с цепью на ноге на такое расстояние, что почти доставал до матери, но не мог к ней прикоснуться. Каждый день я засыпал и думал, что завтра меня отпустят, надеялся на чудо. Но у людей своё чудо, им на наше наплевать.

Моя мать страдала не меньше, а то и больше. Я храню в памяти момент, когда она отказывалась от еды и воды, требуя меня расковать. До сих пор помню её тёплый воздух, выдуваемый хоботом в мою сторону. Он такой ласковый и успокаивающий. Какая она у меня красивая! На её выступления собирались сотни зрителей, чтобы посмотреть именно на неё одну! Она была настолько яркая, весёлая и жизнерадостная, пока в её жизни не появился я, не соизволивший подчиняться страшным уродливым людям. Я готов был растоптать, задавить и убить всех на своём пути. Но мне пришлось покориться. Я сделал это ради неё, моей божественной мамы. Она была настолько морально уничтожена, что мне не оставалось другого выхода, как пойти навстречу этим безжалостным и кровожадным чудовищам! Очевидное противоречие больше не срабатывало.

Когда я уже был изнеможён и растоптан настолько, что еле передвигался, они начали потихоньку меня дрессировать, заставлять, как собаку, подходить по команде, брать что-то унизительное из их вонючих рук. По-моему, это был мячик или какие-то другие цирковые принадлежности для выступлений. Я до конца упирался, шёл медленно, но вдруг внезапно понял, что не пристёгнут! Я отпрянул! Ура! Свобода! Мигом подбежал к своей любимой маме! Вы знаете, какое это счастье ощущать тепло любимого, самого дорогого существа на свете после столь долгой разлуки? Ведь каждому ребёнку и взрослому нужна мама! Вы знаете, какие нежные бывают слоны? Вот хоть я сейчас и человек, но помню нежные губки матери, целующие меня, когда она прижимала меня к себе. И вообще – никакие мы не толстокожие и не грубые! Мы самые мягенькие и тёпленькие на свете!

Она обвила хоботом, как змея, мою шею с такой силой, что я невольно пукнул. Её глаза были полны слёз радости, ресницы бархатно хлопали, как мокрые веники, по проявляющимся морщинкам. Ведь маме уже было не четырнадцать лет. И вдруг нас резко разъединили, меня вновь посадили на цепь. Одну минуту подарили, разрушив надежды, розовые мечты.

– Ну, не суки, а?

Я начал брыкаться, разгоняться, как сумасшедший, со всей силы, пытаясь сначала достать их и навалять как следует. Потом с той же силой резко бежал к матери.

Они разбегались в стороны, как трусливые твари.

– Слабо один на один со слонёнком? – кричал я им. – Я же даже ещё не взрослый! Отвяжите меня, я вам всем покажу!

Я хотел разорвать этих уродов! Конченых тварей в клочья порвать, стереть с лица земли. Мама кричала, ругалась, предупреждала об опасности, но я её не слышал. Ненависть к этим варварам захватила моё сознание настолько, что я был весь в крови, избил себя сам, изорвал цепью ногу, туловище моё было похоже на кусок кровавого мяса, который грызёт облезший лев в своей маленькой клетке. От усталости и боли я упал в обморок или просто упал. Мне было так больно и обидно, что я не могу, как все остальные слоны, держать мою мамочку за хвостик и ходить с ней на водоём.

«За что они так жестоко с нами обращались? Что мы им сделали? Как можно при этом вообще говорить о морали или жизненных принципах, культуре? Культура – это как религия. Навязывание своих убеждений другому. Разве нормальный культурный человек позволит себе издеваться над животными? Одни слова! Пыль да быль! Да и только! Идеализация своего морального уродства под прикрытием! Они же инвалиды, нищие, заблудшие души! Ради чего они измываются над нами? Чтобы развлечь народ? Ради денег? Наживаться на чужом несчастье? Ведь нам не нужно от них ничего! Мы можем добывать себе еду сами, жить в свободных условиях, бороться с другими животными, выживать, любить, кого мы хотим, обнимать своих родителей. Какое они имеют право указывать нам, где и с кем мы должны жить и размножаться?»

Закрыв глаза, я лежал и дышал тем воздухом, который выдувала на меня моя мама с расстояния 3–4 метров. Её прерывистое дыхание передавало мне покой, заботу, любовь и настоящую радость. Борьбу за жизнь, надежду на высвобождение из проклятого ада!

А вскоре начались самые настоящие издевательства. Чтобы я стал на две задние ноги на представлении, они пихали мне под хобот вилы, самые настоящие, острые. Неприятно, когда в нос тычут остриё, вонзающиеся порой в плоть. Хочешь не хочешь – встанешь на ноги, хобот, да хоть раком. Придурки вообще оборзели! Но я не всегда им подчинялся, честно. Порой, вспоминая трюки своей матери, выходил из себя, представляя масштаб болей, на которые она была обречена.

«Что ей пришлось пережить, чтобы всему научиться?»

Воспоминание, как её заставили стоять на одной ноге, не покидала меня ни на минуту до сегодняшнего дня. Ей палками отшибли или даже, скорее, переломали остальные три, на которые ей потом больно было даже опираться. Она стояла на одной ноге, как вкопанная. Послушная мамочка впредь, при виде того самого жезла, от страха автоматом становилась на одну ножку, поджав остальные до упора вверх. Этот трюк в ее исполнении, несмотря на боль, выглядел волшебно. Она даже в муках старалась выглядеть изящно. Эпатаж ради эпатажа.