Ким Лиггетт - Последняя жатва

THE LAST HARVEST

Kim Liggett

Copyright © Kim Liggett 2017

© Татищева Е., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Люди называют здешние края землей Бога, но где Бог, там и дьявол, иначе не бывает.

Я вижу это и в гусеницах озимых совок, грозящих уничтожить урожай, и в многочисленных кузнечиках, чьи ярко-зеленые крылышки трепещут, когда они тонут во впадинах, наполненных водой.

Когда я вот так веду комбайн, глядя, как над полями встает солнце, я не могу не думать о моих предках, которые добыли этот чертов участок земли во время Оклахомской земельной лихорадки 1889 года. Исполненные величия краски и свет, так отличающие здешние места, должно быть, заставляли моих предков чувствовать, что сам Бог является сюда каждый день, чтобы судить их. Я знаю, что дело просто в повисших в воздухе частицах, которые рассеивают солнечные лучи, но это все равно пронимает и меня. Оклахомское небо кого угодно заставит поверить в Бога.

Я натягиваю рукава на свои заледеневшие пальцы и сосредотачиваюсь на изничтожении растущей перед моим комбайном пшеницы. Последняя жатва в этом сезоне. Черт, как же я ненавижу пшеницу. Она так старомодна. Соевые бобы – вот за чем будущее. Я твердил об этом отцу, но он закоснел в своих взглядах и жил прошлым. А теперь он мертв и лежит в могиле.

Я смотрю на скотоводческое ранчо Нили, находящееся к западу он наших земель, и меня охватывает муторное чувство. Я говорю себе, что теперь это просто брошенный коровник, но честное слово, я чувствую, как он давит на меня, словно пытается удушить. Я никогда не смогу понять, почему его просто не сожгли дотла после того, что там произошло. После того, что натворил отец.

– Просто держи себя в руках, Клэй, – говорю я себе, переворачивая бейсболку на голове козырьком назад и врубая музыку на полную катушку. Нам позарез нужны деньги, а я уже выбился из графика. Мне пришлось здорово попотеть, чтобы завести комбайн сегодня утром. Отец – вот кто и впрямь умел делать все эти дела хорошо. Иногда я вдруг ловлю себя на том, что погрузился в мечты, представляя себе, какой была бы моя жизнь, если бы всего этого не произошло. Я бы все так же играл в американский футбол, просматривал информацию об университетах и колледжах, прикидывая, в какой из них было бы лучше поступить, и ходил бы к старому карьеру, чтобы попить пива в компании моих друзей.

Когда я разворачиваю комбайн в последний раз, чтобы вернуться домой и начать готовиться к поездке в школу, то замечаю, как что-то движется под пшеницей. Я приподнимаюсь над сиденьем, гляжу пристально, напрягая глаза, пытаясь разглядеть что-то за пыльным ветровым стеклом, различаю, что эта штука движется в сторону дома, и тут натыкаюсь на что-то твердое. Ножи жатки медленно останавливаются, и комбайн, наклонившись вперед, глохнет.

– Давай же, – со стоном говорю я, вынимая из ушей наушники.

Рев надрывающихся гитар прекращается, и я, выбравшись из кабины, бреду к передку комбайна.

Надеюсь, я не наехал на велосипед моей маленькой сестренки. Я везде искал эту груду железок. Подумывал о том, чтобы купить ей новый, немного искусственно состарить раму и сказать, что я нашел его у озера Хармон, но Умничку не проведешь. Отец сварганил этот велосипед в прошлом году, подарив его ей на ее шестой день рождения. Это была просто ничего не стоящая куча железа, собранная из деталей старых детских велосипедов, на которых когда-то катались я и Джесс. Но, наверное, Умничке ее велосипед был дорог как память.

Когда я наклоняюсь, чтобы посмотреть под платформенную жатку, ноздри наполняет острый запах железа. В жатке застряло искореженное копытце. Мой желудок сводит, горло перехватывает так, что я едва могу дышать. Я начинаю лихорадочно ворошить оставшуюся за комбайном пшеничную солому и наконец нахожу то, что искал – новорожденного теленка с перерезанным горлом и золотистой шерсткой, которую густо забрызгала ярко-красная кровь. Мои глаза наполняются слезами – я пытаюсь нащупать его пульс, но все попытки тщетны. Теперь это просто месиво из теплой крови, костей и шкуры.

– О, господи! – Я срываю с рук рабочие перчатки и, шатаясь, пячусь, пытаясь убежать от тошнотворного запаха, но он окружает меня… проникает внутрь.

Продолжая ходить вокруг комбайна, я оглядываю поля, пытаясь найти случившемуся какое-то объяснение. У нас в округе нигде нет крупного рогатого скота – нет с тех самых пор, как в прошлом году мистер Нили закрыл свое ранчо. Это я убил теленка, или же его убил кто-то другой и бросил здесь, желая, чтобы я наткнулся на него, и все это – чья-то жестокая шутка?

Упершись руками в колени, я смотрю вниз, на теленка, на его черные, как деготь, глаза, но вижу сейчас не его, а отца, лежащего, раскинув руки, на полу хлева, где проводилось искусственное осеменение и содержали стельных коров, и слышу предсмертное хрипение в его горле.

« Я взываю к крови», – прошептал он [1] В оригинале « I plead the blood ». Это слова из строчки одной из молитв, произносимых католическими священниками-экзорцистами во время обряда изгнания дьявола: « I plead the blood of Jesus Christ on my life ». Ближе к концу книги будет приведен соответствующий отрывок на латыни. – Здесь и далее примеч. перев. .

На его лице был написан ужас – причем ужас ему, похоже, внушала вовсе не смерть, а я, его сын.

Колосья обдувает сильный ветер и тянет меня назад. Он шумит – наверное, такой звук издает наждачная бумага, царапающая плоть.

Я бросаюсь назад, к нашему дому.

Я знаю, что за моей тенью гонится только солнце, но честное слово, у меня такое чувство, словно сам дьявол мчится за мной по пятам.

– Ты опаздываешь в школу, – говорит Умничка. Она ужасно запыхалась, и ее несимметричные косички ходят ходуном, словно у каждой из них имеется свой отдельный моторчик.

– Да знаю я, знаю. – Я протягиваю ей мою бейсболку, а также куртку, в которой работаю в поле.

– А перчатки? – Она вешает каждую вещь на ее собственный отдельный колышек.

Я сжимаю перила лестницы, чувствуя под пальцами их старую гладкую древесину, и снова вижу перед собой мертвого теленка. Нельзя, чтобы Умничка о нем узнала. Нельзя, чтобы о нем узнала хоть одна живая душа. Пока я не выясню, откуда он там взялся. Совсем не обязательно давать городу еще один повод для того, чтобы считать нас чудовищами.

– Должно быть, я оставил их в поле. – Я вглядываюсь в сумрак коридора, ведущего на кухню, чтобы удостовериться, что нас никто не слышит. Мама сейчас склонилась над плитой, все еще сонная, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы не дать растопленному жиру от жарящегося бекона разбрызгаться с чугунной сковороды в стороны, а Джесс настолько занята копанием в себе и мыслями о том, как она несчастна, что ей вообще на все наплевать. Если эта моя сестра попадет в конце концов на «Шоу Мори», то это будет просто чудом.