Александр Долгирев - Запах снега

– А вы, господин Леманн? Не тушуйтесь – так далеко от дома негоже землякам не доверять друг другу.

– Хорошо, господин посол. Я фотограф. Любитель, конечно. Япония хранит целый клад удивительных образов природы и человека, почти не запечатлённый европейцами – хочу взять из этого клада пару-тройку монет. Кроме того, работа. Точнее, это фотография кроме работы. Буду писать о местных традиционных спортивных развлечениях. В Германии это многим будет интересно.

В разговор немного неожиданно вмешался солдафонистый Отт:

– О, да! Это очень интересно! Особенно единоборства и фехтование. Всё это настолько не похоже на состязания привычные нам! Представьте себе, господин Леманн: у японцев очень популярна борьба между огромными толстяками. Двое парней, каждый весом по сто пятьдесят килограмм, а то и больше, пытаются выкинуть друг друга из круга. За этим наблюдают тысячи человек, а иногда даже император приходит посмотреть на это зрелище!

Леманн безжизненно-вежливо улыбнулся и кивнул:

– Что же, в таком случае я хотел бы попросить вас о помощи, господин Отт. Я не знаю японский, и поиск интересного материала для статей по этой теме видится мне весьма трудной задачей. Было бы здорово, если бы вы смогли указать мне, на что стоит обратить внимание и к чему стоит прислушаться. Если это будет не очень обременительно для вас, конечно.

– Разумеется, господин Леманн, с большим удовольствием!

Фон Дирксен поспешил прервать военного атташе, почуявшего соратника по интересам, и задал вопрос, который привлёк внимание Натальи много больше, чем разговоры о борьбе толстяков:

– Господин Леманн, у вас немного странный говор, откуда вы родом?

Черноволосый ответил легко и без всякой заминки:

– Я из Москвы, господин посол. Мой прадед происходил из Саксонии, из Хемница. Он переехал в Россию в 1850-х, а я в Германии впервые оказался только в 19-ом году.

Ответом на эти слова стала вязкая тишина. Столкновение с недавним прошлым частенько вызывало в их маленькой компании оцепенение. Наталья не попала под это оцепенение. Она точно знала, что Леманн лжёт. Лжёт во всём, начиная со своего имени и заканчивая национальностью. Двуреченская смотрела на него и не могла понять, как и зачем этот человек здесь оказался. Из всего, что сказал «Леманн», только одно было правдой – он действительно был родом из Москвы. В действительности его звали Иваном Алданиным, он был сыном надворного советника Андрея Ивановича Алданина, а ещё Наташа уже семнадцать лет считала его мёртвым.

Установившуюся тишину нарушил хозяин дома, вновь обратившись к Циглеру:

– Господин Циглер, ваш интерес к путешествиям понятен и похвален, но чем, собственно, вы будете заниматься в Японии?

Мысли своевольно вились и запутывались, но Наталья заставила себя следить за разговором очень внимательно – это могло быть важно. Циглер ответил:

– Новости. Специальный корреспондент, если угодно. Буду писать о делах посольства, о германско-японских отношениях, ну и просто сообщать о том, что здесь происходит, на Родину. На досуге постараюсь заняться написанием книги о Японии. Хочу понять их, залезть им в душу.

– И что же вы хотите там найти?

– Пока не знаю. Просто… мне кажется, что мы очень мало понимаем… причём, не только японцев, но иностранцев вообще. Обычно мы всё сразу сводим к очевидным стереотипам. Японцы обязательно самураи в кимоно, испанцы всё время убегают от быков, итальянцы ленивы, но поголовно хорошо рисуют… немцы, если угодно, все до одного всё время едят одну только квашеную капусту с сосисками, а из напитков признают лишь пиво. Но ведь жизнь большинства людей совершенно другая!

Во всём свете люди тяжело работают изо дня в день, чтобы прокормить себя и своих близких. Это объединяет нас, даже роднит. Многие в нашей стране смотрят на Америку и думают, что это страна возможностей, где у тебя всё получится сразу и легко. Но я видел, как люди работают там – их хлеб с маслом достаётся им ничуть не легче, чем нюрнбергским лавочникам, лондонским докерам или токийским носильщикам.

– То есть вы хотите сказать, что люди на Земле ничем не отличаются друг от друга?

– Нет, в том-то и дело, что отличаются! Просто эти отличия намного глубже внешних признаков и тех самых стереотипов, не на пустом месте возникших, кстати. Меня интересуют как раз эти различия. Почему немец и японец, оказавшись в одинаковых ситуациях, поведут себя по-разному?

Жене антиквара ответ на этот вопрос был известен:

– Ну, здесь всё просто – мы более цивилизованные, чем они, поэтому там, где они трусят, мы стоим твёрдо.

– Позвольте, фрау – боюсь, что здесь всё не так просто. Это естественно для человека – ставить равенство между понятием «другой» и понятием «плохой». Но ведь иногда поведение человека другой культуры оказывается более рациональным, чем наше собственное. Наш способ поведения определяется не в последнюю очередь нашим окружением и воспитанием. Вот мне и интересно, что в окружении и воспитании иностранцев делает их не такими, как мы? И если уж на то пошло, что делает нас нами?

В Европе со времён открытия Японии миру видели лишь одну её сторону: самураи, женщины в расшитых кимоно, нынешний милитаризм. А мне хочется увидеть другую сторону: быт рабочих и ремесленников, быт семьи, воспитание детей…

Вечер продолжался в подобном ключе в течение ещё примерно часа. Харизматичный Циглер болтал за двоих, отвечая на вопросы и вступая в диспуты. Иван Алданин вполне комфортно чувствовал себя в его тени и всё больше молчал. Военный атташе рассказывал ему о японских единоборствах с жаром искреннего ценителя. Иван кивал и поддакивал – у него достаточно убедительно получалось выглядеть заинтересованным.

Наконец, к десяти часам все начали разбредаться. Наталья уже с трудом удерживала себя на месте. Умом она понимала, что не стоит искать встречи с Иваном, по крайней мере, прямо сейчас, но только ум в этой битве никаких шансов на победу не имел. Ей нужно было увидеться с Алданиным один на один. Сегодня. Немедленно. Вильгельм зевнул и положил руку ей на плечо:

– Ну что, пойдём домой, дорогая?

– Иди, Вилли, я ещё немного побуду.

Он посмотрел на неё тяжелым взглядом – разумеется, он заметил интерес жены к спортивному журналисту Леманну. Эти взгляды украдкой, это едва скрываемое волнение. Вильгельму даже показалось, что Ната узнала Леманна, что видела его не в первый раз. Это было обидно. Ему нужно было очень немного от жены – спокойные вечера и ощущение нормальной семьи. Ната давала ему и то, и другое, а он взамен не заставлял её себя любить. Но в такие моменты Вильгельм буквально чувствовал, как у него растут рога. Он справился со своим возмущением и подавил гнев. Как всегда. Вильгельм понимал, что он может встать в позу, может сказать: «но я ведь муж!», может попытаться принудить её, но тогда те самые спокойные вечера в объятиях близкого существа и ощущение нормальной семьи пропадут без следа. Ната просто исчезнет из его жизни, как уже чуть не исчезла однажды. Вильгельм прикрыл глаза, потратил силы на то, чтобы изобразить у себя на лице улыбку, и в очередной раз поблагодарил Бога за то, что у них с Натой так и не вышло сделать детей. Потом он наклонился к её уху и сказал так, чтобы услышала только она: