Александр Борун - Письма из замка дракона 3/3

от Юлии из семейства Сент-Эмбре,

находящейся в Циуатлане Тепанкальи в Тепецалантепетле,

в Сент-Этьен на Луаре, дом на Купцовой улице ПЯТЫЙ от площади.

Молодому хозяину Клоду Сент-Эмбре и только ему лично в его ручонки загребущие.

Воскресенье 7 апреля 1477 года от Р.Х.

––

Приветик, братец Клод!

Знаю-знаю, ты, брат, не любишь панибратства. Каламбур. Так и вижу твою суровую недовольную физиономию. И слышу слова тихой любовной БРАТСКОЙ укоризны, такие, что мне, как обычно хочется от нее прямо провалиться под землю.

Только вот мне нынче тут стало так плохо, что я совсем уже перестала надеяться наяву увидеть и услышать тебя. Вот и захотелось тебя немного посердить – ты-то в безопасности. Ты вообще всегда сидишь В БЕЗОПАСНОСТИ – это ведь твоя работа. Я понимаю, так делать нехорошо – сваливать с больной головы на здоровенную. Но ты на меня все-таки не сердись. Ты же простишь свою несчастную сестричку, правда? Ну, хотя бы после того, как я расскажу, в КАКОЙ переплет попала?

Я признаюсь, ты был ПРАВ в обоих случаях. Правильно ты считал, что мне не стоит лезть в самую опасную башню замка – Циуатлан. И правильно ты предупреждал меня в последнем письме, чтобы сидела тихо. Жаль только, не написал, почему. Да и все равно, я за предупреждение тебе, конечно, очень благодарна, но ничего не вышло. Нет, тихо-то я сидела. Как только получила то письмо, ничегошеньки для твоего заговора против Тенкутли не делала, как ты велел. А сегодня вечером хотела уже написать и спросить, выполнять ли твой приказ и дальше, или снова что-то делать пора, может, отступила неведомая опасность? Ведь время для очередного письма подошло. Но не успела даже начать его. Если бы начала, можно было бы это счесть той самой неосторожностью, от которой ты меня предостерегал. Так ведь нет!

Не успела я начать письмо вот как: вечером Тенкутли неожиданно решил со мной ПОГОВОРИТЬ. Я-то как раз собиралась посмотреть закат и сесть за письмо.

К сожалению, из нашего Циуатлана не видно, как свет солнца уходит из замка. Я вышла во двор и прошла половину дорожки к западной башне, чтобы видеть обращенную на закат стену Тлапилкойана. Пол-дня тень Мачтилойана, возглавляющей тени юго-восточной и северо-восточной стены, подползала по двору к подножию Тлапилкойана, чтобы вечером начать медленно подниматься по его восточной стене вверх. Поскольку только что было равноденствие, как нам объяснили в школе, солнце заходит сейчас ровно на востоке, а не то тень восточной башни не попадала бы прямо на Тлапилкойан. Башня тоньше Тлапилкойана, так что ее тень не занимала всю его ширину, оставляя края освещенными. Когда она доползла почти до половины его высоты (ведь высота угловых башен и есть половина его высоты, так что и тень их не может быть выше), а тени стен закрыли нижнюю часть Тлапилкойана до четверти его высоты, из-за них вынырнула тень гор, окаймляющих долину. Она отличалась тем, что у нее был размытый край; и она ползла очень быстро. Чуть больше минуты прошло по часам Тлапилкойана – и вот уже его верхняя половина занята краем тени, так что свет плавно убывает от середины до верхушки. Еще столько же времени – и он погас. Дальше закат нужно смотреть, расположившись повыше, лучше всего – с самого Тлапилкойана, но и с наблюдательной площадки любой из угловых башен неплохо. Впрочем, чаще всего я ленюсь лезть на башни и смотрю окончание заката из моей комнаты, расположенной в башне довольно высоко. Когда темнеет Тлапилкойан, красный свет заходящего солнца остается на вершинах гор, больше всего – на пике Ането на северо-восток от замка, правда, только по высоте освещение пика превосходит прочие горы, а по ширине он захватывает там только довольно узкий левый край горы. Тень каких-то гор к востоку, невидимых от нас, наползает на него. Размытие тени на таком расстоянии кажется небольшим, и двигаетсяь она не так быстро, однако за шестую или пятую долю часа и пик Ането оказывается темным. Остальные горы, в том числе те, у которых виден восточный склон, так что по ширине освещенного красным светом участка они превосходят пик Ането, сдаются еще раньше. Вскоре после погасания гор темнеет и небо над долиной.

Однако в этот раз мне удалось полюбоваться только началом заката. Когда я вышла во двор ко времени затмения Тлапилкойана и пошла к восточной башне, мне повстречался Тенкутли. Увидев меня, Тенкутли обрадовался – мне и в голову не пришло ничего плохого! А это он был рад, что не пришлось долго ждать во дворе, не захочется ли мне выйти, или ловить кого-то идущего в нашу башню и просить позвать меня, или орать на весь двор, или, пуще того, по всему Циуатлану за мной гоняться, если я почувствовала что-то неладное. Но нюха на опасность мне не хватило.

Он обрадовался, сказал он, потому что он как раз хотел со мной поговорить, причем для приватности у себя в Тлакецамимильи – это его покои на верхушке Тлапилкойана. Сделав мне такое многообещающее приглашение, он ушел в подвал и – как раз погас свет заката на Тлапилкойане – вылетел из акашитля в облике кецалькўецпалина. Прости, братец, я, когда волнуюсь, вот как сейчас, начинаю на здешнем языке говорить и писать, ну, как говорят в Циуатлане. Наверное, чтобы себя случайно не выдать? Все говорят, ну и я маскируюсь. А тут в ходу много словечек Тенкутли, я про это писала.

Я ждала его – естественно, на башню, смотреть закатное затмение гор, я не пошла, да ведь из Тлакецамимильи видно еще лучше. То, что кецалькўецпалин вылетел из акашитля как раз в момент угасания света, я не приняла за плохую примету.

Я, правда, заволновалась, сама не знаю почему, но решила, что зря. Ведь, вообще-то, приватно поговорить он мог много где, вот хоть у меня в комнатах, зачем для этого превращаться. Но – мало ли зачем, сейчас сам объяснит.

Хотя странно. Если он про письмо хочет напомнить, что, де, можно писать, он отнесет, или наоборот, скажет, у него дел много, пока относить не будет, можно написать позже, так уединение тут не нужно.

Но я и не слишком сильно волновалась. Вообще-то я здесь все время в напряжении. И, наверное, привыкла. А зря.

Вид у него был, как обычно, страшный. Тот самый, какой был, когда он меня уволок прямо от столба на костре. Но я и тут не испугалась. То есть испугалась, но так, привычно. Вот ты, наверное, когда исповедуешься, то испытываешь страх Божий, но умеренно, не может же исповедник не отпустить грехи ДОМИНИКАНЦУ! Так и я с тех пор, как испугалась, увидев его впервые, уже давно привыкла видеть кецалькўецпалина. С чего бы мне пугаться? Видела много раз, и ни разу он не только мне – никому не сделал ничего плохого. А какое у него на морде выражение, не разберешь. Но мне показалось, что по-прежнему довольное. Может, оно такое и было, только вот не стоило мне на это полагаться.