Харлан Кобен - Пропащий

Кен жив. В самом деле жив. Я видел его своими глазами. Совсем недавно он был в Нью-Мексико. Может быть, теперь появился шанс все исправить? Неужели мы опять будем вместе?

А как же Шейла? Ее отпечатки в доме брата, рядом с двумя мертвыми телами… Господи, да при чем тут вообще Шейла? Я ничего не понимал. Или, может быть, просто не хотел признавать очевидного… Вместо этого мысли то и дело сбивались на наезженную колею. Шейла… Она предала меня, предала, предала… Вот она сидит на кушетке, поджав ноги… Откидывает назад волосы – целый водопад роскошных волос… Выходит из душа в махровом халатике – аромат ее тела… Напевает мне на ухо во время танца… И все это ложь, тонко продуманная, изощренная ложь…

Ладно, хватит. Так или иначе, надо наконец разобраться и покончить с этим. Мой брат и моя девушка ушли от меня – неожиданно, не попрощавшись, – и я не успокоюсь, пока не узнаю всей правды. Крест с самого начала предупреждал, что правда мне может не понравиться. Ну и что? Может быть, так оно и нужно? Может, теперь настала моя очередь быть храбрым и спасти Кена – после того, как он столько раз спасал меня!

Итак, самое главное то, что Кен жив. И он невиновен: если у меня и были прежде какие-то сомнения, то теперь, после разговоров с Пистилло, их не осталось. А значит, я смогу встретиться с ним и вернуть его домой. Забыть прошлое, как дурной сон, исправить все. Это мой долг перед матерью, в конце концов…

Крест высадил меня у автобусной остановки, недалеко от дома родителей. Срок формального траура истекал сегодня, и отца дома не было. Тетя Сельма, хозяйничавшая на кухне, сказала, что он вышел погулять. Она была в фартуке – интересно, откуда он взялся? У нас в доме никогда не было ничего подобного. Наверное, привезла с собой. Тетя Сельма всегда носила фартук – наверное, даже во сне. Я стоял и наблюдал, как усердно она чистит раковину. Сестра моей матери, сестра Солнышка. Тихая и незаметная, тетя Сельма принадлежала к тем, кто живет всю жизнь, не высовываясь. Как будто боится привлечь к себе излишнее внимание. Все ее воспринимали как некую данность – она просто существовала, не более того… Детей у них с дядей Мюрреем не было. Не знаю точно почему. Правда, однажды я краем уха слышал, как родители говорили о мертворожденном ребенке. И вот я смотрел на тетю Сельму словно впервые. Еще одно человеческое существо, которому каждый день приходится бороться, чтобы прожить жизнь достойно…

– Спасибо, – улыбнулся я.

Тетя Сельма кивнула.

Я хотел сказать, что люблю и ценю ее, хочу чаще ее видеть, особенно теперь, когда мамы нет, и что мама была бы этому рада… Но не смог. Вместо этого я подошел и обнял ее. Сначала тетя Сельма застыла в изумлении от такого внезапного выражения любви, но потом расслабилась.

– Все будет хорошо, – сказала она.

Любимые места прогулок отца были мне хорошо известны. Я перешел Коддингтон-Террас, старательно обойдя стороной дом Миллеров. Отец его тоже всегда обходил – уже много лет. Пройдя через несколько дворов, я зашагал по дороге, пересекавшей речку, в сторону городского стадиона. Сезон уже закончился, и бейсбольное поле пустовало. Отец одиноко сидел на самом верху трибуны. Помню, как он любил ходить сюда в прежние времена, как тренировал местную команду вместе с Бертилло и Горовицем, своими лучшими друзьями, а потом шел с ними пить пиво. Оба умерли от инфаркта, не дожив до шестидесяти… Помню белую майку и зеленую кепку отца, как он с улыбкой утирал пот со лба, как лицо его светилось от счастья, особенно если играл Кен… И сейчас, сидя рядом с ним, я знал, что у него в ушах до сих пор звучат аплодисменты и крики болельщиков, он ощущает запах сырой глины и пота, снова переживает ту радость, которой больше нет…

Отец улыбнулся:

– Помнишь тот год, когда мама судила матчи?

– Не очень. Мне тогда сколько было – четыре?

– Да, около того. – Он покачал головой, все еще улыбаясь, погруженный в воспоминания. – Она тогда увлеклась женским равноправием. Носила футболки с лозунгами: «Место женщины – в сенате» и все такое… Тогда еще девушкам не разрешали играть в Лиге, понимаешь? А она, когда узнала, что женщин-судей тоже не бывает, взяла свод правил и доказала, что это не запрещено.

– И записалась в судьи?

– Ага.

– И что дальше?

– Ну, несколько старичков, конечно, устроили скандал, но правила есть правила. Пришлось разрешить. Но проблемы все-таки возникли.

– Какие?

– Она была худшим в мире судьей. – Отец снова улыбнулся. Той самой улыбкой из далекого прошлого. Я так давно ее не видел, что у меня защемило сердце. – Мама едва знала правила, да и зрение у нее было ужасное, ты же знаешь.

Мы оба рассмеялись.

– Тренеры, наверное, с ума сходили?

– Еще бы! А знаешь, что сделала Лига?

– Что?

– Они поставили ее в пару с Харви Ньюхаузом. Помнишь его?

– Мы учились в одном классе с его сыном. Футболист-профессионал, да?

– Вот именно. Нападающий. Вес сто двадцать килограммов. Когда твоя мать судила и кто-нибудь из тренеров начинал бузить, Харви достаточно было посмотреть на него – и тот тихонько садился на место.

Мы снова рассмеялись, потом замолчали, погрузившись в размышления. Да, такие люди, как она, легко не сдаются. Трудно поверить, как мама изменилась потом, и ведь это было еще до болезни…

Отец повернулся ко мне и наконец разглядел мои синяки.

– Боже, что с тобой?

– Все в порядке.

– Подрался?

– Ничего страшного, не волнуйся. Нам надо поговорить.

Он молчал. Я не знал, как начать, но отец помог мне.

– Покажи, – тихо сказал он.

Я удивленно взглянул на него.

– Сегодня утром звонила твоя сестра и рассказала про фотографию.

Я достал снимок из кармана. Отец взял его так осторожно, словно боялся раздавить.

– О Боже! – Его глаза увлажнились.

– Ты не знал?

– Нет. – Он снова взглянул на снимок. – Мама ничего не говорила, почти до самого конца… Ты знаешь…

Что-то новое мелькнуло в его лице. Я понял. Жена, самый близкий человек, что-то скрывала от него. И это было больно.

– Есть кое-что еще, – сказал я.

Отец поднял глаза.

– Кен жил в Нью-Мексико. – Я в общих чертах рассказал о том, что узнал. Он уже успокоился и внимательно слушал.

– И долго он там жил? – спросил отец, когда я закончил.

– Всего несколько месяцев. А что?

– Она говорила, что Кен вернется. Вернется, когда докажет, что невиновен.

Я задумался. Допустим, дело было так: одиннадцать лет назад Кена кто-то подставил, он убежал и жил за границей – прятался и все такое, в точности как пишут газеты. И вот прошли годы, он возвращается домой.

Но почему?

Для того, чтобы доказать свою невиновность, как говорила мать? Это возможно. Но почему именно сейчас? Непонятно… И все же, какова бы ни была причина, он и на самом деле вернулся – и что-то случилось. Кто-то его нашел.