Николай Андреев - Кара небесная. Книга 6

У Малявина была своя версия неадекватной, по его мнению, реакции горожан на его последнюю передачу. Он считал, что вызвана она тем, что заставила людей усомниться в правильности выбора худших людей года по версии "Губернских ведомостей". Из чего сделал вывод: многим хочется верить в то, что в городе есть люди гораздо хуже их самих, и разубеждать их в этом не только бесполезно, но и с точки зрения рейтинга передачи, крайне вредно.

***

Выйдя из дома, Вячеслав Третьяков – сорока четырехлетний мужчина, одетый в кожаное пальто и подбитую мехом кепку – неторопливо закурил сигарету. Послушал, о чем говорят стоявшие у подъезда соседки, поделился с ними последними новостями и, не спеша, отправился на прогулку. С улицы Чкалова свернул на Интернациональную, постоял минутку возле кинотеатра "Водник", вспоминая, когда в последний раз смотрел кино, и побрел дальше. У кафе "Достоевский", почувствовав, как лоб в очередной раз стянуло тупой болью, остановился. Раздумывая над тем, что делать дальше – вернуться к понижающим давление мочегонным таблеткам или же на месте выгнать из себя мочу каким-нибудь другим более радикальным способом, например, ударной дозой алкоголя – позвенел в кармане мелочью, и направился в сторону кафе.

Кафе только что открылось. В пустом зале было холодно и тихо. Из-за двери, ведущей на кухню, какое-то время доносился магнитофонный голос певца, хрипевшего о людях в клетках, но и он вскоре затих.

Заказав водку, Третьяков сел за столик в самом углу зала. Налил в маленькую рюмку пятьдесят грамм и, задержав дыхание, залпом выпил. После чего закусил ломтиком селедки с луком, закурил сигарету и налил еще пятьдесят.

В кафе вошел молодой человек в узком пальто и рыжей шапке с опущенными ушами. Сделав заказ в баре, огляделся по сторонам, выбирая, где бы сесть, и решительно двинулся к Третьякову.

Спросил: можно ли ему присоседиться.

– Тебе чего, парень, пустых столиков мало? – не поднимая глаз, спросил Третьяков.

– Нет, но мне хочется именно здесь.

– А мне нет!

Молодой человек виновато улыбнулся.

– Я вам не помешаю. Я буду вести себя тихо, честное слово… Знаете, зал здесь такой большой, что мне за пустым столом, боюсь, будет слишком одиноко.

Третьяков хотел послать его куда подальше, но, услышав о том, что кому-то в этом городе тоже одиноко, передумал. Освобождая место на столе, подвинул к себе корзинку с хлебом и кивнул на свободный стул.

– Ладно, присаживайся… Как звать?

– Родион, – ответил молодой человек. – Или Родя. Можно и так, и так – как вам больше нравится.

– Студент?

– Да, студент.

"Врет, – подумал Третьяков, разглядывая его лицо. – Никакой он на хрен не студент".

– Точнее, бывший студент, – словно услышав его мысли, поправил себя Родион. – Сейчас я временно не учусь.

"Ну, вот! Так бы сразу и сказал: бывший. А то – студент!"

– Да? Ну и где мы постигали азы науки? В институте искусств, небось?

– Почему в институте искусств? Нет. В университете на юридическом факультете.

– Надо же. Коллега, значит… Ну что ж, коллега, давай, рассказывай, за что турнули?

Так, словно речь зашла о какой-то ерунде, о которой и говорить особо нечего, Родион сказал, что никто его из университета не выгонял – сам ушел, когда закончились деньги.

– А вас, – спросил он, – как прикажете звать?

– Меня? Зови Вячеславом Викторовичем, не ошибешься.

– Вы юрист?

– Юрист. Как и ты, тоже бывший.

– Понятно… А сейчас, если не секрет, чем занимаетесь?

– Ничем. Я на пенсии. Аж два дня… Водку будешь?

– Спасибо. Я уже заказал, сейчас принесут.

– Да ладно, – пренебрежительно махнул рукой Третьяков. – Пей пока мою. Мою выпьем, а там, если покатит, за твою возьмемся – не дадим пропасть.

Не дожидаясь согласия, он взял со стола графин и наполнил водкой до краев рюмку из второго прибора.

– Ну что, коллега? За что будем пить? Предлагайте тост.

Застенчиво улыбнувшись, Родион пожал плечами.

– Не знаю. А за что бы вы хотели?

– За что бы я хотел? – медленно подбирая слова, задумчиво повторил Третьяков. – Знаешь, Родя, я бы выпил за то, чтобы нам, одиноким, не было столь одиноко в этом паршивом городе.

– Давайте.

Они выпили, потом закусили, потом недолго помолчали и налили снова.

Через полчаса водка была выпита из первого графина, еще через полтора из второго. За это время Родион успел рассказать о себе: где живет (жил он, по его словам, под кровлей высокого пятиэтажного дома в маленькой каморке, побывав в которой один знакомый писатель по имени Федя, сравнил ее со шкафом). О своей нищей семье, о сестре Дуне, вынужденной терпеть унижение, прислуживая нехорошим людям. О его персонифицированном символе несправедливости мира – противной старухе Алене Ивановне, что день за днем, копейка за копейкой, наживается на чужом горе. О непреодолимом желании разрушить этот мир одним хорошим ударом топора. О своем мрачном прошлом и светлом будущем, которое при неумолимом приближении почему-то представляется не таким уж и светлым.

Согласно кивая головой, Третьяков внимательно слушал Родиона. Иногда, когда становилось скучно, перебивал, иногда, когда было интересно, задавал вопросы, но при этом постоянно ловил себя на мысли о том, что всё-то его недоучившийся коллега лжёт.

"Интересно, зачем… А впрочем, какая мне разница! Может его настоящая жизнь гораздо тоскливей той, о которой он рассказывает. Может, рассказывать ему больше не о чем, или рассказывать о своих бедах ему не так тошно, как слушать о бедах других".

Третьяков не заметил, как напился. А когда заметил, решил пить до конца.

Размашистым движением руки он вытащил из кармана стодолларовую банкноту и бросил на стол.

– Еще выпивки! – крикнул проходившему мимо официанту. – На всё! Живо!

– Не надо больше, – попросил Родион. – Пойдемте лучше домой.

– Правильно, коллега! Мы пойдем домой, а по дороге купим водки! Много водки!

Родион помог Третьякову подняться. Взял за локоть и, поддакивая ему, медленно повел к выходу.

Они сели в подъехавший красный автомобиль Ауди с тонированными стеклами. Третьяков, увидев в салоне большую птицу, сначала удивился, потом грязно выругался и полез драться.

***

Прошло немного времени, и история с выходом в свет нашумевшей статьи в "Губернских новостях", стала постепенно забываться. Но все изменилось утром тридцатого января, когда "Вечерняя газета" вышла с передовицей, в которой предлагалось раз и навсегда решительно покончить с теми, кто уродует своим видом город и развращает недостойным поведением населявших его людей. Под этим призывом была напечатана пространная статья, в которой говорилось о причинах падения рождаемости в стране, о неуклонном росте преступности среди молодежи, о коррупции с проституцией, о том, что это такое и есть ли между ними разница.