Андрей Щупов - У самого Черного моря

Вспомнился отчего-то дурачок в нашем дворе. Не раз и не два я видел его играющим с кошкой. Сидя на скамейке, он держал полосатого зверька на коленях и осторожно пытался гладить. Кошка явно резвилась, ощущая слабину этого странного мужчины, не слишком сильно, но все-таки чувствительно цепляла гладящую ладонь когтями. Получая очередную царапину, дурачок отдергивал руку, пальцем грозил полосатой проказнице и вновь тянулся к мягкой шерстке. И удивительно радостно было смотреть на него, на этот пример человеческого терпения и незлобивости.

Пригоршня соленой воды плеснула в лицо, и я восторженно содрогнулся. Режьте меня на куски, но все-таки море – это не просто вода, это что-то живое и разумное. Оно чувствовало меня, знало о моих переживаниях! Потому и стремилось хоть как-то поддержать и ободрить. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я стремительно стянул с себя куртку, сбросил с ног кроссовки – и как был, в брюках и рубахе, сиганул в волны.

– Ты зачем нырял-то? – Петр Романович кивком подозвал официанта, ногтем отчертил невидимые мне строки. Часто кивая, служитель ресторана заторопился на кухню.

– Так… Потянуло освежиться.

Петр Романович покачал головой. Должно быть, он еще помнил мой детский смех, когда, торопливо развернув яхту, они бросили мне спасательный круг. Черт его знает, что они обо мне подумали. Один из матросиков даже стал стягивать с себя тельняшку, но я крикнул им, что топиться не собираюсь, и, подняв круг двумя руками над собой, медленно поплыл к берегу. Выражение очумелого лица Петра Романовича меня тогда крепко позабавило. Эмоциональных порывов тайный властитель Бусуманска, очевидно, не понимал, а значит, бесполезно было объяснять ему, что это такое.

– Ну что ж, будем надеяться, купание пошло тебе на пользу. Кстати, ты пробовал лангустов?

– Конечно. У нас на Таватуе этих раков мешками когда-то собирали.

– Таватуй? Это где такое? На Дальнем Востоке?

– Ну, не таком уж и дальнем. Столицу Урала знаете?

– Екатеринбург, что ли?

– Какой, к черту Екатеринбург! Я о Свердловске говорю.

– Ах, да! Вы же все оттуда. С гор. Так сказать, наследники цареубийц.

Я фыркнул.

– Не знаю, кто там наследник или нет, я лично играю на гитаре и чиню стрелочные переводы. Нагана сроду в руках не держал.

– А хотелось бы?

– Разве что из любопытства, хотя… – я проследил, как в зал вплывает процессия молодых людей с подносами. На первых двух красовались розовые лангусты в обрамлении столь же розовых помидоров. Далее шли салаты и изящной формы бутыли с вином.

– Что «хотя»?

– Да нет в них ничего интересного. В наганах этих. Обыкновенные пукалки, каких много.

– Гмм… А ты вообще когда-нибудь охотился? На уток, скажем, или косуль?

Я посмотрел Петру Романовичу в глаза.

– Вот уж чем никогда не займусь, так это охотой.

– Почему?

– Потому что мне и рыбу-то жаль. Кровь идет, а она бьется, бедная, на крючке или кукане… Вы сами-то когда-нибудь видели, что такое живой горбыль и горбыль мертвый? Или та же зеленуха, к примеру? Две абсолютно разные вещи! Живое – и труп. А ведь это только рыба, существо из другого мира, без голоса и разума. Ну, а стрелять по своему же собрату – да еще млекопитающемуся – бррр!.. Нет, я не убийца!

– Да ты, я вижу, чистоплюй, братец! – он поморщился.

– Почему же, – я покачал головой. – Прикажет желудок, тоже кого-нибудь завалю. Без особого удовольствия, но завалю. Только ведь охотятся-то не голодные, – вот в чем фокус. И всю эту лапшу – про то, что надо поддерживать должное поголовье, отстреливать больных, пусть вешают на уши кому другому. Девяносто девять процентов гуманоидов охотятся только для того, чтобы видеть кровь, давить курки и слышать рев раненного зверя.

– А тебе это, значит, неприятно?

– Значит, неприятно.

Петр Романович кивнул подошедшим официантам, сходу придвинул к себе бутыль.

– Занятный ты парень, Кирилл! Увечишь людей на ринге, поешь сентиментальные песни и не любишь охоту. Как это все сочетается?

– Да просто. Ринг – не охота, там все добровольцы. Ты бьешь – и тебя бьют. Жертв нет, потому что хищник выходит против хищника. Ну, а песни разве что глухие не поют… – я за ус приподнял тяжеленного лангуста. – Как же его есть-то? Неужто щипцами колоть?

– А как ты своих таватуйских раков ел?

– Руками и зубами, как же еще!

– Ммм… Тут зубами, пожалуй, не получится.

– Вижу, – я положил лангуста на место. – Лучше уж я салатик поклюю с вашего разрешения.

– Бокал вина?

– Это пожалуйста.

Мы выпили по бокалу. Без тостов, без чоканья. Впрочем, вино того стоило. После первого же глотка я ощутил вкус настоящего винограда. Наверное, впервые в жизни. Ни после «Шампанского», ни после иных «виноградных» вин ничего похожего не наблюдалось. То ли виноград был какой-то иной, то ли само вино изготавливали как-то иначе. С любопытством я покосился на бутыль, однако на этикетке было писано не по нашему. Вараксин – тот, верно, сумел бы расшифровать эту латынь, а я лишь непонимающе пошевелил губами и заткнулся. Впрочем, Петр Романович не дал мне времени на неспешное смакование. Не канителясь, он вновь наполнил бокалы.

– Вот что, Кирилл! Сейчас сюда подъедут мои друзья, при них я, понятно, не буду говорить о наших с тобой делах, поэтому слушай… – Он мелкими глотками выцедил розоватую жидкость, на секунду зажмурился. Я обратил внимание на часы, что поблескивали на руке хозяина Бусуманска. Черт его знает, что это была за марка, но часики были под стать хозяину. По золотому ободку против цифр я разглядел двенадцать изумрудного цвета камушков. Стремная штучка, если вдуматься! Мужикам – и вешать на себя золотые бирюльки! Перстни, печатки, цепули… Этак скоро и до колечек в носу доберемся.

– Так вот… Про Алису я тебе рассказал почти все, но я не упомянул одной вещи. Видишь ли, мне бы очень хотелось, чтобы она училась. Не здесь, разумеется, – в Европе. Пусть продолжает музыкальное образование или поступает в Сорбонну, в Оксфорд – куда угодно. В любом случае ей нужно уехать отсюда – и побыстрее.

– Зачем?

– Зачем? – глаза его наполнились неприятным холодком, – Затем, Кирилл, что специфика моей деятельности подразумевает ряд неприятных моментов.

– Обычная плата за роскошь.

– Заткнись! – он это не выпалил и не крикнул, – проговорил с внушительной медлительностью, с некоторой даже задушевностью.

– Как бы то ни было, но есть люди, которые с удовольствием вогнали бы меня в гроб. Сделать это крайне не просто, и потому под меня копают, денно и нощно изыскивая уязвимые места, подкупая людей, подбираясь все ближе к горлу.

– Вашей дочери что-нибудь угрожает?

Он сумрачно кивнул.