Дмитрий Видинеев - Изнанка

Октябрь. Золотая осень.

Пять дней назад Кеша запер в погребе очередного горемыку. Тот страдал не только от жажды, но и от сильных болей в животе. Умер он сегодня, нанеся своей смертью сокрушительный удар по границе между мирами. И как же удачно всё вышло! Субботнее утро, все люди дома. А ведь Хессу именно люди и нужны.

Ожидание длиною в восемнадцать лет закончилось. Свершилось! Правда разрушение границы вышло тяжёлым, Кеша даже едва сознание не потерял. Кровь из носа, жуткое давление в голове, темнота перед глазами…

Но всё теперь в прошлом.

Он справился! Они с Хессом справились! Восточная часть деревни – круглая территория примерно полтора километра в диаметре – теперь в другом мире. Мире Хесса. Вокруг – чёрная пустыня. Ура! Финишная черта пересечена!

Кеша поднялся с кресла, подошёл к окну.

Сумерки. Тёмная даль. Где-то там мама. Скоро он с ней встретится. Хесс исчез, его голоса больше не слышно, но Кеша знал, что тот с ним скоро опять заговорит и сообщит, что дальше делать. А пока можно и прогуляться, подышать воздухом чужого мира.

Кеша взял пачку овсяного печенья, потушил фитиль в керосиновой лампе и вышел из дома, со двора, проследовал до границы, за которой начиналась пустыня. Присел, погрузил руку в песок. Тёплый. Разумеется, тёплый, ведь это волшебный песок. Всё здесь волшебное.

Улыбнувшись, Кеша поднялся и направился к домам. На ходу достал из пачки печенье, откусил кусочек. Он выглядел таким расслабленным, словно вокруг был обычный осенний вечер, и ничего особенного сегодня не случилось, а завтра наступит вполне себе рядовое воскресное утро.

Кеша увидел возле одного из дворов старика. Тот курил, напряжённо глядя на притушенное бледное светило в тёмном небе.

– Как вы, Иван Матвеевич? – поинтересовался Кеша, приблизившись.

– Нормально, – последовал неприветливый ответ.

– Может, помощь какая нужна?

– Не нужна мне никакая помощь, Кеша. Иди куда шёл, – старик сделал глубокую затяжку и выпустил струйки дыма через ноздри.

Кеша дёрнул плечами.

– Ладно. Но если помощь нужна будет, обращайтесь. Рад буду помочь. Печенье не хотите?

– Обойдусь.

Стряхнув крошки со свитера, Кеша пошёл дальше. Давно у него не было такого хорошего настроения.

Иван Матвеевич плюнул на огонёк почти докуренной сигареты, бросил её под ноги, наступил и растёр подошвой. Всегда так делал – привычка. Такая же привычка, как бриться каждое утро опасной бритвой, даже если руки с похмелья дрожали. Или выпивать две чашки чая с мятой после обеда. Или ходить в парикмахерскую в первый понедельник каждого месяца.

Иваном Матвеевичем его теперь не часто называли, всё больше – Прапор. Он не возражал, тем более в этом прозвище отражалась вся его жизнь. Он был прапорщиком, когда получил ранение в Афганистане, когда женился, когда у него родился сын, когда нёс службу в разных уголках страны и за рубежом, когда жена умерла и сын погиб. Ему порой казалось, что он всегда был прапорщиком, даже в детстве. И оставался прапорщиком до сих пор, хотя его служба закончилась много лет назад. По ощущениям оставался.

Прапор глядел на это странное, похожее на подёрнутый катарактой глаз, светило в небе. Сегодня он уже выпил целую флягу самогона, но сохранял ясность ума. Это тоже была своего рода привычка – особо не пьянеть.

– Погань, – сказал он пустыни. – Чёрная погань… И что дальше, а?

Прапор услышал какой-то звук. Шорох. Совсем рядом, в кустах смородины рядом с оградой. Крыса? Кошка? Он подошёл, раздвинул кусты…

Это была галка. Прапор рассудил, что птица упала, когда началась вся эта катавасия. Рухнула и, видимо, что-то себе повредила.

– Вот бляха-муха! – он вытащил птицу из кустов, легонько прижал её к груди. Она не трепыхалась, не пыталась клюнуть, сидела на руках на удивление спокойно. – Бедняжка… Ну, ничего, ничего, я о тебе позабочусь. Буду звать тебя Звёздочкой. У меня, видишь ли, уже была птица, такая же галка как ты, и внучка назвала её Звёздочкой. Дурацкое имя, верно? Но мне та птица, можно сказать, жизнь спасла. А я спас её. Вот такая история… Не бойся, мне самому страшно. Всем здесь сейчас страшно до усрачки. Видишь, какие дела творятся, Звёздочка? Непонятные делишки, очень непонятные… Пяткой чую, эта чёртова пустыня не такая спокойная, как кажется. Она себя ещё покажет. Но ты не переживай, птица, я не дам тебя в обиду…

Пока закипал самовар на столике во дворе, Борис стоял возле ограды и глядел на сумрачную пустошь. На ступеньках крыльца сидели Виталий и Марина. В самоваре гудели угли, в окнах теплился красноватый свет от свечей.

Борис поймал себя на мысли, что очень хочет ощутить дуновение ветра, услышать шелест листвы. Рассудок с трудом воспринимал мёртвую безмятежность этого мира и абсолютную тишину. Даже звук собственного сердцебиения и гул углей в самоваре существовали как бы отдельно от тишины, эти звуки казались песчинками в океане вакуума. Борис подумал, что от этой тишины можно сойти с ума.

Он заметил людей, идущих в сторону пруда. Семь человек. Двое катили тачки, нагруженные поленьями, кто-то нёс горящий факел. Борис понял, что эти люди решили держаться вместе и, по-видимому, они проведут ночь у костра. Верное решение.

Виталий поднялся, подошёл к самовару.

– Уже скоро, – заявил он. – Знаете, когда я переехал в Белую Даль, то первым делом приобрёл вот этот самовар. Настоящий антиквариат. Это самовар в 1906 году на тульской фабрике братьев Шемариных сделали, там даже медальки специальные выбиты. А потом я купил часы с кукушкой и целую кучу фарфоровых статуэток. Мне почему-то всегда казалось, что настоящий деревенский дом без этих вещей будет… – он на секунду задумался. – Будет не живой, что ли.

Борис решил, что Виталий сейчас говорил только затем, чтобы хотя бы звуком своего голоса нарушить эту проклятую тишину. Мысли вслух – спасение от гнетущего беззвучия. А затея с самоваром и чаепитием, словно пир во время чумы. Лишь бы отвлечься, лишь бы не задумываться о том, что завтра будет.

Люди возле пруда сложили поленья на берегу, подожгли их. Огонь разгорелся быстро, весело. У Бориса даже настроение немного поднялось. Ему вспомнилось, как давным-давно, ещё в юности, он с друзьями сидел у костра в лесу, и всё тогда казалось просто чудесным. Лето, беззаботность, ящик пива, необычайная лёгкость в теле и мыслях. В его руках была гитара, на «банке» которой было написано «Анархия – мать порядка» и нарисован красный круг с буквой «А» внутри. Все пели песни «Кино», «Сектора газа» и «ДДТ». В углях пеклась картошка, а сидящие рядышком две девчонки были красивые-красивые – хотелось по уши влюбиться в обеих…

Он вдруг что-то увидел и приятные воспоминания как отрезало. Но что увидел – не понятно. Это было похоже на густую плотную тень, промелькнувшую в сумраке за границей периметра. И Борис был уверен: ему не померещилось. По спине пробежал холодок.