Василий Романовский - Сила обстоятельств

В то время я не задумывался особенно о дальнейшей жизни, оканчивая школу. За меня уже все было решено. По вот обстоятельства оказались сильнее и внесли свои значительные изменения во всю мою дальнейшую жизнь.

Скорее всего я бы поступил в университет, продолжая семейную традицию, стал бы инженером и "достойной сменой отца", как часто гово- рнли его друзья, хотя отцу еще было далеко до пенсии.

Но "человек предполагает, а Бог располагает…"

В самый канун экзаменов я попал по "скорой помощи" в больницу с острым приступом аппендицита. Конечно, операция была уважительной причиной, но лишь для того, чтобы достойно забрать свои документы из университета. Никто не собирался вновь собирать членов экзаменационной комиссии из-за одного абитуриента.

Уже осенью я пел: "Солдаты в путь!…"

Это сейчас "косят" и "отмазываются" всеми средствами в массовом порядке, а призывают только тех, кого удается схватить и заставить служить. Конечно, в то время было кое-что…

Я сам слышал, как отцу предложили, причем безвозмездно, сделать мне отсрочку на год, чтобы я лучше подготовился к поступлению, но он ответил, что "Шурка должен прежде всего стать мужиком". Отец даже не дошел в военкомат, чтобы я остался проходить военную службу в Баку.

И это не смотря на то, что в то время все еще была "интернацио- нальная помощь" Афганистану, хотя многие не начали сомневаться в ее целесообразности.

По состоянию здоровья я попал в воздушно-десантные войска. Но сначала была "учебка", где нас гоняли так, что даже при своей нeплохой физической подготовке, к концу дня я еле волочил ноги, мечтая забыться на некоторое время, чтобы вскочить по команде "подъем".

А потом был Афган…

Но после "учебки" первые дни в Афганистане показались почти раем…

Солнце еще не взошло высоко и не сильно припекало, но мысли у меня в голове начали путаться, как бы ускоряя переход от одного события к другому, отсеивая малозначительные. Именно это и было опасно. Я должен был вспомнить все, а поэтому упорно пытался сосредоточиться и вспоминать все в хронологическом порядке. Но мысли упорно предолжали выхватывать отдельные эпизоды разных лет из моей жизни. И все же мне удалось вновь вернуться мысленно к Афгану…

Да, что такое армия я понял в "учебке" сразу.

Даже сейчас я невольно улыбнулся, мысленно вернувшись в то время. Уже к концу первого месяца мы знали, что готовят нас для Афганистана, но после всех нагрузок это известие не пугало. Я научился мгновенно засыпать в любых условиях, но вот сон всегда был чутким. К тому же, после "учебки" у меня до сих пор осталась потребность в ежедневной физической нагрузке. Именно это помогало мне во многих случаях, даже во время непредвиденных встреч в Ростове с молодыми "качками".

Афган… Нас называли "шурави"…

К черту политику и идеи. Мы просто попали на настоящую войну, не зная времени ее окончания, но зная время своего пребывания на ней, а поэтому уже на практике учились выживать: стреляли в тебя, стрелял и ты. В такой ситуации быстро раскрывался характер каждого. Тот, кто прикрывал тебя огнем, давая шанс выжить, становился тебе ближе брата.

"Тюльпаны" регулярно увозили на своих бортах "груз 200" в Союз. Это означало, что домой отправляли останки погибших парней, что кто-то из воевавших лишился своего друга, который мог погибнуть, спасая его. И вот тогда для многих начиналась "своя война", война "за Кольку, за Леху или за Сашку…"

Конечно, об этом не говорили, прикрывая все высокопарными идейного содержания фразами. Но все било именно так. Во всяком случае я это испытал на себе, а поэтому уверен, что многие "шурави", потерявшие там своих близких друзей, подтвердят мои слова.

От этих далеко не веселых воспоминаний меня отвлекло чувство жжения пальца правой руки. Это догорела сигарета. Но возвращение в то, теперь довольно далекое для меня, прошлое настолько взволновало меня, что я от окурка прикурил новую сигарету.

В то время уже была властность, а потому в печати появились сообщения о катастрофах, о которых раньше умалчивалось, чтобы не волновать населения. Правда, еще не было сообщений со всеми подробностями о трагедиях и преступлениях и даже с элементами смакования, которые леденили кровь обывателю и вызывали минутное облегчение, что все это случилось не с ним, и его "миновала сия чаша" на этот раз.

Об этой авиакатастрофе тоне была небольшая заметка в прессе. Но это сообщение было настоящей трагедией для потерявших близкое в авиакатастрофе. В этом самолете летели с отдыха мои отец и мать…

Во всяком случае даже на их символических похоронах я не был, потеряв сразу двоих самых близких людей. Объяснение и тому было самое простое: огромная бюрократическая машина пробуксовывала, разыскивая меня. В это время я отдыхал в санбате с легким ранением и контузией. Потом уже наши медики решали вопрос, как, когда и в какой форме приподнести мне что сообщение, чтобы не ухудшилось мое состояние после контузии.

Майор медицинской службы Агеев еще немного потянул, понимая, что все равно на похороны я уже опаздал.

Он вошел в палату, подсел на табурете к моей койке и завел беседу о моем здоровье. Все же у человека есть предчувствие. Я чувствовал, что этот разговор пока ничего не значил, а многие простые слова давались майору с большим трудом. Причем, говорил он как-то странно, отводя взгляд в сторону. Я напряженно ждал какого-то важного, причем очень неприятного сообщения и, наконец, первым не выдержал.

– Не тяните, пожалуйста, товарищ майор,-сказал я и, прямо глядя ему в глаза, спросил, – Что случилось 9

Вот тогда он глотая и комкая слова, с трудом выдавливая их из себя, сообщил о гибели моих родителей в авиационной катастрофе, о том, что, к сожалению, похороны их уже состоялись без меня, но уже есть приказ о предоставлении мне отпуска на 10 суток без дороги по семейным обстоятельствам.

Сначала я окаменел, слушая его негромкие слова, а потом, не проронил ни слова, повернулся на левый бок, отвернувшись к стене. Меня душили слезы, впервые за всю мою сознательную жизнь. Я никогда раньше не плакал, да и сейчас глаза оставались сухими, но душил какой-то ком в горле, а в пустой голове стоял монотонный звон.

– Крепись, Шурик, – как-то по-домашнему, но глухим сдавленным голосом сказал майор Агеев, положив ладонь мне на плечо, а потом вышел из палаты.

Не знаю, сколько времени я пролежал неподвижно, уставившись пустым взглядом в стену, но когда осознал все до конца, у меня появилось желание встать, пойти и напиться, чтобы на время забыть об этом ужасе. Но тут же я взял все в руки, поняв, что этим ничего не изменишь, и остался лежать на койке в том же положении. Не было даже сил встать и закурить.