Василь Абзи - Быль да небыль. Порвали сказку

Вот только, если заразиться хорошей и новой любовью, чтоб почувствовать себя с кем-то связан- ным. Чтоб от предчувствий задыхаться, стонать от них не истерически и даже пальцы ног целовать, что чувствам своим верен. Но и здесь, ему свети- лось тоже, Нет!». Такой любви вокруг не наблюда- ется. А искать и ловить её, опять нечестно и смеш- но. Просто краски будут ни теми. И может вообще такого уже нет, ведь мир давно стал иным и рыцари за даму не дерутся. А поэтому и спешить было просто некуда. Зачем спешить домой, когда ты там неинтересен. Идти к друзьям? Но их не нажито. Все разбрелись куда-то. Или с самого начала они тоже думали не правильно, наивно полагая, что это друж- ба навек. И оттого не дышалось полной грудью, не жилось, а ноги частенько заходили в привокзальный буфет, волоча за собой уставшую голову.

Этот буфет был халупой так себе, как трактир на распутье при первом Петре. И подобно им, эта привокзальная забегаловка, она тоже просторной чистотой не отличалась, потому что человек, её со- держащий, к аристократам никогда не ходил. Он так себе был, мутила обыкновенный, который затеял весь этот балаган, чтоб тоже как-то прокормиться.

Один раз он видел его. Брюки свисли код живот, а к деньгам, засовываемым в эти самые брюки, якобы полнейшее пренебрежение.

С перрона, на угол здания вокзала, через боль- шую, полвека прожившую дверь, скрипящую от собственных размеров, без всяких холлов и коридо- ров, каждый жаждущий сразу попадал в небольшую комнату, площадью метров двадцать, и прямиком проходил к святая святых, к подобию барной стой- ки, ещё к не старой, но и не молодой уже буфетчи- це.

И ОН действительно частенько сюда заходил. Заходил, как по пути домой, и при наличии денег в кармане. Его квартира, в пятиэтажном панельном доме, обшарпанном и убогом, отстроенным ещё в хрущёвские времена, была недалеко от вокзала. Через мост над железнодорожными путями. Под- нялся вверх. Прошёл по мосту, спустился и, словно попадаешь в другую жизнь. В страну заброшенных бревенчатых бараков, среди которых, этот панель- ный дом почему-то напоминал засохший и бро- шенный корабль, собранный из бетонных плит. А ведь, когда-то, здесь тоже мечталось, что расцветёт красивый ухоженный сад; поднимутся школы, больницы и все заживут, как единое целое. Во благе услуг и в комфорте, и с обязательной горячей водой. Только факт оказался иным: жизнь развернула всех в другую сторону.

Подойдя к, буфетному барьеру», ОН тихо и без излишеств поздоровался и также спокойно сказал-попросил:

Мне сто грамм налей, пожалуйста… и бутерброд с яичницей.

Водку какую? Пшеничную или московскую?

Да пусть, что попроще, – опять несложно и доступно ответил ОН и, тем самым, уже в тысячный раз подчеркнул, что не один ли хрен какую, всё равно же разливают из одной и той же бочки. Названия только разные и соответственно цена. А поэтому пусть она будет попроще, чтоб не обманывать себя.

На его глазах, из початой бутылки, Пшенич- ной, в одноразовый стаканчик, похожий больше на пластмассовый напёрсток, налили желаемые сто грамм. А с витрины- холодильника, тоже служащей неким барьером, достали бутерброд с яичницей.

ОН расплатился и, подхватив желаемое в две руки, сел за стол в углу. А едва сев, сразу же, осу- шил» стакан.

,Нормально», – провёл ОН мысленно черту и заманчиво поймал себя на мысли, что повторит заказ. Таким махом выпитые сто грамм, ОН просто не заметил бы, а душу нужно было залечить. Пусть мозг пульсирует и гневится, пусть болтает сам с собой и накаляется.

Будь любезна, – подошёл ОН вторично, – ещё сто грамм налей.

Ему налили ещё раз, а ОН вдруг образно поду- мал:,Вот работает в буфете, – большая и дородная. Спиной своей и статью {в метр восемьдесят высо- той} напоминает молодую мать слониху и сколько ОН знает её, то улыбающейся никогда не видел.

Движения размеренны, слов лишних нет и вооб- ще ничего нет личного. Заказали. Она выполнит. Цифру здесь же назовёт. И на этом всё! Весь разго- вор закончен. Хотя с другой стороны, зачем ей эти разговоры!? Человек, наверное, устал уже давно, от всей этой местной тусующейся публики. Здоровье кому-то поправь, в долг другому дай, дерущихся разними, с пережравшим понянчийся… и каждый день одно и тоже. А ей это надо!? Уже, наверное, нет. Лучше маску надела попроще и пусть подходит любой».

Будто рассмотренная вблизи и «ставшая под лупой» ещё больше, женщина молча поставила ста- кан на прилавок. Налила ему, чтоб ОН видел из чего наливают, и чуть отодвинув от себя, опять назвала цифру. Всё, как всегда: берите, платите и пейте.

И ОН спросил уже ради любопытства. Даже улыбнулся ей:

Как настроение?

Женщина посмотрела: кто это её спросил? И ничего не говорящая взглядом, она также, много не говоря, пожала плечами:

Ничего. Нормально.

По-ня-тно, – в унисон ответил ОН и, взяв стаканчик с водкой, вернулся к своему столу: ши- рокому, столовому и доползшему сюда ещё из тех времён, сейчас серьезно названных застоем.

Тихо сел, избавил от целлофана бутерброд с яичницей и снова залпом выпил:,Завтра на работу не идти. Суббота. Да и какая к чёрту это работа: грузчиком гнуться под мешками и таскать их куда скажут. Это не работа и не мечта об ней, которая когда-то у него была. Это всего лишь возможность не торчать дома и хоть что-то иметь в кармане».

И уже поймавший это душевное нагнете- ние, ОН вцепился в бутерброд зубами. Вцепился с жёсткостью и нелюбовью: к себе, к миру так

устроенному и к этой дешёвой во всём обстановке, всех зазывающей своей доступностью. И, лишь два прикуса ему хватило, чтоб ОН расправился с этой вокзальной стряпнёй.

,Чего вот в жизни не хватало!? Ведь сначала у них было всё хорошо. Восьмидесятые годы. В кармане диплом института. Направление в другой незнакомый город, как молодого специалиста, и, что самое главное, с ним вместе уезжала увозимая

им девчонка. Ни девчонка даже, а эйфория какая-то, как будто крылья дающая силам неразвёрнутым. Но теперь почему-то ставшая самой большою злобой дня. И этот факт, к финалу жизни, ему уже не изме- нить. Никак не изменить, потому что не дано чело- веку ещё раз себя испробовать. Даже дня никому не вернуть, чтоб было всё иначе,

И ОН одуревал. С каждым годом и днём от безысходности гнобил себя, но выхода нигде не ви- дел. Жизнь, считай, прошла. В пятьдесят её уже не начинают, а от того молодого специалиста остался только прах, слоняющийся где придется.

В буфете становилось тесно и душно. Давили стены, мысли застряли и подсознательно хотелось движений. ОН, конечно, выпьет ещё, но не здесь. Здесь ОН никогда не напивался. ОН лучше зайдёт в магазин, возьмёт заветные 0,5 и тихо сам с собой, где-нибудь посидит-побродит. Тихим был вечер, сгустившимся и сиреневым. Когда ОН заходил в буфет, этот вечер только начи- нался, а сейчас он приближался к ночи и стал её маленьким порогом. Одного только ей не хватало, чтоб всё подмять под себя: город ещё дышал своим бытом. Таксисты, облепившие вокзал, автобусы, маршрутки, магазины, ждущие последних покупа- телей, – всё это ещё жило и двигалось. И перед всем этим отшельница ночь, пока была бессильна. Её время ещё не пришло.