Алексей Глазков - Глинтвейн

Дружный смех сотряс стекла офисных сервантов.

– Похоже, что все-таки, господа, миром правит любовь, – разведя руками и слегка наклонив голову набок, Тимофей с видом победителя обратился к покатывающимся коллегам, – неужели вы и теперь откажете мне и нашему мучимому жаждой гонцу в снисхождении?

– Да уж, – выдавил красный от смеха Стас, – гонорар Корову придется слегка накрутить, поклонниц мы с ним еще не обговаривали.

Хмурый и растерянный интроверт Семён, который и без того был в прострации, глядя на разворачивающееся перед его глазами действо, совершенно утратил связь с реальностью, он рефлекторно потянулся почесать лопатку, в которую была вшита «торпеда».

– Вот все бы проблемы так решались, – только и произнес он, но потом развил свою мысль: – Прихожу, а вы уже в курсе зачем, дружно смеетесь и соглашаетесь – убил бы…

После этой фразы он махнул рукой в сторону недавних близких по спириту и спирту друзей и закрыл за собой дверь.

– Держись, Семён, – крикнул вдогонку Стас.

– Мы всегда будем тебя помнить и ждать, – сказал Костя, но уже камерно, так, что слышали только Тим и Стас.

После смеха, как это обычно бывает, ненадолго повисла неловкая тишина, Тим некоторое время смотрел в окно, за которым серым ремнем стелился проспект, по его идеальному полотну, как всегда в это время, быстро и без пробок промчался кортеж черных автомобилей…

– Ну что, как будем договариваться с мегазвездой об обеспечении для гражданки Ксении радостей плебейских? – повернулся Тимофей и продолжил разговор.

– Надо Родику звонить, продюсеру его, – почесал затылок Стас, – прямо сейчас, думаете?

– А что, время уже ближе к концу рабочего дня, думаю, Родик наверняка уже в хорошем настроении и, скорее всего, уже слегка изменил настройки сознания, – со знанием дела заявил Костя.

– Он-то изменил, а нам-то для храбрости слишком ярко светит в глаза действительность, может, попытаемся уравновесить силы? – парировал Стас.

– Да, но без классического мужского триединства в этом деле разобраться будет сложно, – согласился Константин, и оба коммуникатора уставились на Тимофея.

– О ребя-ят, вы только не злитесь, но я еще от хоккея не отошел, – попытался отказаться Тимофей, но, похоже, что выбора не было, Стас уже достал «Курвуазье», который соломенным янтарем озарил комнату, глаз было не оторвать.

Утро было не из веселых. Наконец сырость стала сдаваться и начало подмораживать, распухли от холода воробьи у подъезда, потихоньку, словно пыль, сдуваемая со старой книги, пошел снег. Небольшие снежинки двигались медленно, неспешно, словно частицы в коллоидном растворе рождественского шара после взбалтывания. Вспомнился японский кинематограф, в котором решающие сцены сражения главных героев сопровождались предварительной битвой взглядов. И меж этими пронизанными злобой и решимостью взглядами было расстояние, заполненное напряженной тишиной и таким вот «киношным» снегом.

– Каждый раз одно и то же, – говорил голос внутри Тимофея, – ты знаешь, что будет плохо, но продолжаешь наступать на одни и те же грабли.

Он медленно шел через лес к станции наземного железнодорожного транспорта, тот самый лес, в котором еще недавно с Владом они поднимали высокие темы, выдыхал из себя мерзкий кисловато-гнилостный дух алкоголя вперемешку с тремя подушками мятного «Орбита».

Какая страшная, мерзкая черная магия, этот алкоголь. Это двуличный охотник на тебя, который прикидывается до поры до времени твоим другом и спасителем, но постепенно, начиная чувствовать свое влияние, он забирает по кусочкам твою личность. При этом стоит только остановиться, сказать стоп, и он снова оборачивается рубахой-парнем или приятной в общении юной девой, готовой исполнить для тебя любые, самые извращенные сексуальные фантазии. И в любых образах, пока ты еще не отдался сполна этой лицемерной склизкой мрази, она говорит тебе, что ты самый лучший, возвышает и дарит маленькие камушки творчества, иллюзию собственной исключительности, закрывает от тебя нерешенные проблемы действительной жизни, которые постепенно накапливаются. Незаметно, но неизбежно наступает момент, когда ворох жизненных неурядиц становится настолько страшным, что ослабевший трезвеющий разум не в силах выйти на свет и снова и снова с головой отдается темноте, медленному грязному умиранию, когда разум умирает раньше плоти и грязная плоть влачится, доживает, используя остатки сознания для выманивания крупицы яда у своего божества – алкоголя.

Страшные похмельные мысли на пути к станции оборвались при виде спортплощадки. Там был уютно скрыт в сени высокого тополя турник с облупленной выцветшей голубовато-зеленой краской, турник был старый, но по-прежнему крепкий, наверняка он помнил не одно поколение сдававших ГТО школьников и был по-прежнему готов и к вызовам современности.

Тимофей встряхнул головой, посмотрел на приложение с расписанием электричек, времени было еще достаточно. Превозмогая тошноту, он решительно направился к турнику.

Спустя 2 подхода по 5 подтягиваний тошнота победила и окрестности турника были орошены чернотой желудочного сока.

– Это была ошибка, – произнес сам себе Тимофей, имея в виду и вчерашний вечер, и решение запрыгнуть на турник.

В итоге он кое-как добрел до ларька, купил колы, выпил ее залпом, в нос ударило давление газов, зажмурился, потекли слезы. Он вытер их рукавом, выкинул бутылку в урну и зашел через турникет на платформу…

Через час измождённый борьбой с последствиями интоксикации Тим был близок к цели, стоял на эскалаторе и внимательно наблюдал за женщиной с недовольным лицом, напоминавшим бульдожью морду, поверх которой громоздилась лампообразная дерматиновая шапка цвета подгнившей тыквы. Все кругом было ужасно или, что более вероятно, казалось ужасным из-за внутренней посталкогольной агонии.

Здание его работы можно было увидеть сразу при выходе из метро. Оно было воплощением незыблемой мощи имперских времен, 4 колонны величественно возвышались над его входом. Удачно подобранный цвет стен, напоминающий светлую, высохшую на солнце глину, скрадывал его размеры, и оно органично вписывалось в окрестный ансамбль малоэтажного старинного района мегаполиса. Снегопад же дополнительно скрадывал очертания, и оно казалось началом Великой Китайской стены; к ней, как к спасительной защите от непогоды и суеты утреннего часа пик, из последних сил двигал свое тело путник Тимофей, когда неожиданно сзади кто-то хлопнул его по плечу.

– Здорово, продюсер, – весело скрипнул догнавший его Костик. Видно было, что ему тоже было нелегко с утра, однако, судя по свежему амбре, он это дело уже исправил. – Ну ты и разрулил вчера с Родиком, – весело продолжил он.