Игорь Родин - Патологоанатом. Анатомия патологии. Мистический детектив

Но, всему своё время.

Главврач стоял в полумраке реанимационной палаты, в тиши, прерываемой только попискиванием датчиков. И не знал о том, что смерть гуляет где-то рядом, готовая предоставить его другу прозектору новых собеседников для чаепития. А жизнь, как её альтер эго, тоже не спит, являя своё чудо легко и естественно.

Прямо в соседнем блоке, где располагается родильное отделение. Именно там сейчас появился на свет новый человечек, испуганно втянув свой первый воздух в лёгкие, и освобождённо закричав. А акушеры и счастливая уставшая мама смеялись и плакали, понимая, что этот маленький бессмысленный кусочек новой живой плоти и есть тут для них олицетворение счастья.

А не деньги и не власть.

Тем временем вечер катился по косому срезу верхушек дубравы, превращая город в аквариум, залитый не водой, а густым янтарём. В нём зажигались редкие неоновые вывески, пульсируя, как возбуждённые каракатицы. И какая-то из них выпустила уже в янтарь свой чернильно-фиолетовый мешок. Сумерки напитывали воздух, как губку, влажной полутьмой. Красными тревожными фосфоресцирующими рачками пролетали по улицам габаритные огоньки машин. Светофоры мигали рыбьим жёлтым глазом. А люди, как сонные дельфины фланировали по дну брусчатки, которой была выстлана старая городская половина.

Окна вспыхивали одно за другим. Там, за их призрачной прозрачной плёнкой люди ужинали, смотрели новости и сериалы, переговаривались, ругались и шутили. Или просто болтали о насущных пустяках. Люди хотели жить, им не интересна смерть, которая тоже незримо и тихо бродила, в поисках тех, кому уже пришла пора уходить из этого приятно-сонного мира. Сегодня никакие трактора с пьяными «водилами» не вылетали поперёк главной, проходя колёсами по корпусам дорогих машин, сминая их, как скорлупу и с треском ломая кости тем, кто в них прятался. Никто не резал никого в порыве гнева или ревности. Не стрелял на разборках. Не топил за долги или прошлые обиды. Никто не прыгал с высоток вниз головой навстречу твёрдому асфальту. Никто не хотел умирать добровольно или насильно. Зато естественные причины могли подкрасться совсем тихо и незаметно на мягких предательских лапах. Так, что и не ожидаешь подвоха.

А смерть уже молча стоит за спиной, положе тебе руки на плечи.

Так случилось в этот вечер с заезжим священником, архимандритом Филаретом. Он завернул в гости (заодно по поводу обсуждения дел и передачи ценных указаний) к местному настоятелю Владимирской церкви, иерею Петру, по пути из столицы, где он имел аудиенцию у митрополита, в свой монастырь. Батюшка Пётр являлся его старым товарищем ещё до семинарских времён. Потом их жизни пошли разными путями, Пётр стал настоятелем, а Филарет ушёл в чёрное духовенство. Только старая дружба не пропала, и он при всякой оказии старался завернуть в Китеж, чтобы пообщаться, попросить совета или наставить своего старого друга Петра.

И вот во время вечерней трапезы за неспешной беседой со старым товарищем его сердце вдруг остановилось. Обширный инфаркт. Он ничего не почувствовал, так как застарелый сахарный диабет купировал всю боль за грудиной. Просто замер вдруг с открытым ртом на полуслове, а потом вилка выпала со звоном из руки и массивное его тело стало заваливаться набок. Батюшка Пётр вскочил, перепугано стал звать матушку Катерину, с трудом перевернул Филарета на спину и бестолково пытался делать ему искусственное дыхание борода в бороду и непрямой массаж сердца, источенного некрозом и ишемией миокарда. Да только все эти «припарки» уже не могли помочь мёртвому, чья жизнь прервалась так, как ему и мечталось всегда, неожиданно и без мучений. И теперь душа его голубем взлетела, освобождённая окончательно, над засыпающим городом, обозревая его весь и сразу. Да что там, он теперь мог обозреть не только весь город, но и весь мир.

И мгновенно разглядеть в нём каждую самую мелкую деталь. Например, двух влюблённых подростков, целующихся в подъезде, с камерой, зажатой в сплетённых руках. Или одинокого тонкого и нескладного мальчишку, уныло топающего из сквера в тёмные кварталы городской бедноты. Или двух хмурых и угрюмых, таких разных по статусу, но едущих в одной машине человек, напряжённо раздумывавших над несовершенством бытия. Или бредущего по аллее больницы в главный корпус мрачного патологоанатома и наблюдавшего за ним из палаты, где лежала в коме девушка, главврача, к кому на встречу и направлялся прозектор. И услышать крик из соседнего корпуса, где только что родился на этот свет новый ребёнок. Жизнь вертела своё колесо Сансары, и смерть шла рука об руку с новой жизнью. Так было всегда, так есть и так будет.

Но это уже совсем другая история, которая к нашей не относится.

Роман Андреевич сидел в кабинете главврача и вёл с ним непринуждённую беседу. Вернее, пока главврач просто жаловался ему на свои невзгоды, а прозектор помалкивал. Близилась полночь, но главврач не спешил домой. Он доливал себе из квадратного штофа бурого «вискаря» и, отпив, заедал порцию конфетой, из подаренной каким-то благодарным выздоровевшим коробки.

– Представляешь, – с сопением жевал он, – этот «следак» насел на меня по телефону и талдычит своё! Надо срочно перевозить эту Перезрелову в Великобельск, а то и сразу в столицу! Иначе ей тут какой-то отморозок голову свернёт, потому что думает, что это она убила его сына!

– А ты что? – лениво отвалившись в удобном кресле посетителя, вопрошал патологоанатом, чуть раскачиваясь, будто утрамбовывая себя в нём поудобнее.

– А я говорю, что она сейчас не то что без сознания, не то что в коме, а вообще на грани жизни и смерти. Наш хирург её еле вытащил. Она поломана вся. Органы сшиты наживую, как у плюшевой игрушки. Кости все, как у Железного Дровосека – на скобах и шурупах. Её не то, что перевозить, её на кровати-то сейчас особо ворочать нельзя. К ней все аппараты подключены, что только в больнице есть. А он мне – её спасать надо! Я говорю, выставляй тогда оцепление! А он мне – вы же не хотите, чтобы у вас в больнице ещё и убийство случилось? Да мне плевать, это уже его головная боль!

– А что её родственники?

– Да что родственники? Пока не объявлялись. Папаша её давно помер, мать недавно тоже, а остальные растворились на просторах матушки России. Она одна была в семье. А друзья её с Москвы, так вообще, как тараканы по щелям поныкались. Звонили, уточняли, соболезновали, а предложений или действий каких – нет. Кому интересно с овощем возиться? Так, прилипалы, да прихлебалы одни. Пока она их вокруг себя держала, да лучами славы и денежек грела, они вились вокруг, а когда дело так обернулось, никого не сыщешь. Так что пока никого не появлялось с вопросом о её судьбе. Даже из фонда её и агентства. Вот же жлобы. Кроме этого Сынкова настырного.