Павел Трушников - Миров двух между

Современная криминалистика даже в провинции уже давно ушла далеко вперед от простого изыскания отпечатков пальцев. Те же потожировые следы сейчас исследуют на всех предметах, имеющих отношение к преступлению. Образцы грязи и пыли, подногтевые соскобы и смывы с рук, следы на одежде и многое другое – все это давным-давно присутствует в уголовных делах и является прямой доказывающей связью между преступником и преступлением.

По материалам уголовного дела Игнатов в апреле 2005 года якобы передал через случайного мальчика небольшую коробочку с муляжом взрывного устройства на адрес Яриных. А до этого якобы изготовил этот муляж вместе со мной на моей кухне. Должна была коробочка и сам муляж сохранить какие-то следы? Безусловно! Производились ли какие-то экспертизы на предмет этого? Нет. Ну ладно, допустим на тот момент с особой серьезностью к этой коробочке наши бдительные органы не отнеслись. Но в июне, когда именно те самые органы подняли панику среди жителей «китайской стены», снова повторилось такое же явление – никаких экспертиз именно на предмет следов преступника в деле не имеется. А на картонных коробках как минимум остаются потожировые следы. Да и отпечаткам пальцев на гладком картоне имеет место быть. Но следов Игнатова непосредственно на объектах преступления нет, и прежде всего потому, что их не захотели найти.

Преступники несколько месяцев звонили Голандо с таксофонов. Судя по стенограммам, были и довольно продолжительные разговоры. Учитывая, что оперативники курировали телефонные звонки вымогателей, то определить таксофон и доехать до него в пределах города дело считанных минут. И если не застать преступников на месте, то обследовать таксофон на предмет возможных оставленных следов выглядит вполне закономерным явлением. Но только не в том загадочном уголовном деле.

Таким образом, можно утверждать, что каких-либо доказательств против Сережи Игнатова, по крайней мере, в эпизоде с коробкой из-под торта, в уголовном деле нет. Есть лишь несколько протоколов допроса, где он в этом признается, но в то же время его показания противоречат установленным и реальным обстоятельствам. Здесь я просто уверен, что он в силу каких-то причин себя оговаривал. И боялся признаться в этом даже в ходе судебных заседаний.

Что касаемо его звонков по вымогательству, то меня очень смущает факт того, что реальные записи следствие целенаправленно скрыло от прослушивания, когда я ознакамливался с делом. Здесь я могу только предполагать, что либо на записях голос не Игнатова (или не только его), либо записи не соответствуют стенограммам.

Но возвратимся к происходящим событиям 2005 года. До середины октября какого-либо внимания ко мне никто не проявлял. Только опять же, из областной прокуратуры я получал ответы по жалобам, где значилось, что все действия абсолютно законны, а обо мне шла речь в третьем лице, как о подозреваемом, в отношении которого расследуется уголовное дело. Эти короткие прокурорские опусы действительно давали ощущение, что я переписывался с клиентурой психиатрической клиники. Я писал, что живу и дышу свободно, никто мне даже вопроса задать не хочет, но в то же время масса моих личных и ценных вещей, по неподдающимся никакой логике основаниям, пылится в кабинетах прокуратуры. А мне отвечали, что все в рамках закона, причем меня обозначали как основного фигуранта уголовного дела.

И еще несколько раз при разговорах с людьми у меня возникают неприятные моменты, которые смело можно отнести к распространению ложных слухов обо мне со стороны Голандо.

Один такой момент мне запомнился очень хорошо, поскольку был первым и вызвал очень неприятные эмоции. В сентябре-октябре 2005 года у меня был договор на выполнение определенных работ с ООО «Европласт», и я раз в два-три дня наведывался в эту организацию, общаясь там преимущественно с ее директором на то время, Сергеем Кочуровым. Должность главного инженера в «Европласте» занимал Виктор Алемасов, который до этого около пятнадцати лет проработал бок о бок с Голандо, являясь его заместителем и техническим директором «Родника». С Витей мы само собой были хорошо знакомы и, мимолетно встречаясь на его новой работе, приветствовали друг друга, перекидываясь парой слов. Но вот в одну из наших деловых встреч с Кочуровым, тот в шутливой форме выразил сомнения по поводу, что работы по нашему договору будут закончены, ссылаясь на людскую молву, что меня раньше этого посадят за то, что пытался взорвать какой-то дом. Не помню, что именно я ему ответил, возможно отшутился в той же манере, но услышанное меня не порадовало. И так как единственной точкой соприкосновения с этой темой в «Европласте» мог являться только Витя Алемасов, я решил поинтересоваться у него, на каком основании он распространяет такие слухи. На что Алемасов мне ответил, что эту информацию обо мне, не стесняясь, распространяет именно мой бывший тесть Володя Голандо. При этом Витя сказал, что вообще был удивлен меня увидеть в своей фирме и узнать, что у нас в настоящее время идет деловое сотрудничество, потому что слышал от Голандо, что я скрываюсь и нахожусь в розыске.

После этих разговоров в «Европласте» у меня возникло очень большое желание пообщаться с бывшим тестем, заочное хамство которого уже перешло все пределы. Но в то же время я хорошо понимал, что любой контакт с ним, будь это даже безобидный телефонный звонок, мог быть превращен в попытку вымогательства, угрозы и тому подобное. Поэтому на своего рода провокацию я не поддался. А буквально через день, встретившись на улице еще с одним работником «Родника», я услышал про себя аналогичную историю, и точно так же человек был удивлен, встретив меня разгуливающего по улице. Это меня уже позабавило, в отличие от разговора с Витей Алемасовым. И в течение последующих двух лет я подобных историй «из первых уст» от наших общих с Голандо знакомых услышал более десятка.

Но, по всей видимости, не только Владимир Игоревич усиленно занимался созданием для меня соответствующей репутации. Один за другим стали расторгаться деловые отношения, и чаще всего либо на пустом месте, либо по надуманным причинам. Лишь в единичных случаях попытки выяснить, что же послужило истинной причиной моего разлада с людьми, с кем ни один год взаимовыгодно сотрудничали, имели успех. И обобщенно эта причина выглядела примерно как «ходят слухи». В уголовном деле это конечно не оставило следа, но думаю, что в то время усиленно велась работа по сбору в отношении меня различной информации, в том числе о деловой деятельности. Масса документов, похищенных во время обыска в конце июня, дала исчерпывающую информацию о людях и организациях, с которыми мне приходилось сотрудничать. И ведь чтобы изменить чье-либо отношение ко мне, нужно было достаточно мало, например, в неформальной беседе сказать: « А Вы знаете, что он хотел дом взорвать? И мы его скоро посадим!» .