Николай Rostov - Клоповский фонарь. Эпопея в полифоническом ключе конспективно

Следственная группа Прокуратуры СССР приехала в город Клопов московским спецпоездом в тот же день.

Сторож морга Василий Григорьевич Клопов – философического ума старик, потому и спрашивает Ивана Ивановича:

– Скажи, Вань, что за штука такая эта перестройка? Весь закордон ее в одночасье в свой интерес и лексикон взял, а Михаил Сергеевич нам о ней уж сколько лет талды-талды, а мы ни в зуб – и ни в Красную Армию! Он даже, бедный, сам теперь в ней заплутал. А, Ваня?.. То-то и оно! Марксизм, одним словом. Опиум для народа. – Сторож замолкает, чешет затылок и уносится куда-то в своих мыслях (наверное, туда, где этот чистый, без единой соринки марксизма опиум для народа производят) – возвращается и продолжает философический монолог: – Или скажи, я вот всю свою жизнь при мертвяках прожил и смерти не боюсь, а жить почему-то еще хочу? Ответь-ка, Вань. Тогда уж, так и быть, покажу я тебе инопланетянина.

– Живой ты пока, потому жить тебе и охота, – отвечает бывший клоповский милиционер уверенно, но и с угрозой в голосе. Мол, могу это недоразумение в момент исправить, к инопланетянину этому отправить.

– Верно. В самую сердцевину вопроса сказал. В охотку живу, – как бы не замечает угрозы в голосе Ивана Ивановича и насмешливо добавляет: – А ты меня на должностное преступление, как шкета сыплющего, соблазняешь. Эх, Ваня. – Опять чешет затылок, потом смотрит в желтые, будто прокуренные, глаза частного сыщика таким беспощадно сиротским взглядом, что только один этот сплошной никотинный нагар может и выдержать.

Но не будем так уж сразу очернять бывшего клоповского милиционера. Просто Иван Иванович тертый калач, и на такие сиротские штучки-дрючки его не купишь, а про этого, с философическим складом ума, он такое знает, что к нему лишь из-за большой нужды пришел. Труп инопланетянина для своей частной экспертизы посмотреть.

А сторож морга продолжает издеваться.

– Если ты его так уж хочешь посмотреть, – говорит он простодушно, – то его вскорости хоронить будут. Там и поглядишь. Бесплатно! – И прямо-таки закатывается.

– Я сейчас хочу! – напирает ободренный словом «бесплатно» Иван Иванович, бывший милиционер, а потом за правду-матку выгнанный председателем кооператива «Агент» с должности агента по борьбе с нарождающейся в Клопове проституцией и давно процветающим Серегиным рэкетирством привокзальных старушек, торгующих на радость пассажирам проходящих поездов горячей картошкой с лучком и укропчиком, похмельным малосольным огурчиком, грибками-ягодками; агентом по ловле сбежавших из дома котов в период весеннего кошачьего беспутства; агента… В общем, выгнанный с должности агента по всякой перестроечной всячине, ободренный словом «бесплатно», напирает; а Василий Григорьевич, переспросив: «Значит, Вань, сейчас хочешь?» – бьет в самый корень его интереса:

– А зачем? Частный сыск запрещен. – И задумчиво добавляет: – Да у тебя, пожалуй, и не получится.

– Это почему же?

– Таланту в тебе такого нет.

– А поспорим?

– На ящик водки!

– А давай!!!

Они протягивают друг другу правые руки, как бы здороваясь.

– А кто же нас разнимет? – спохватывается сторож, и Иван Иванович сообразительно и глумливо подсказывает:

– Инопланетянин.

– А что ж, пусть разнимет.

Идут в морг.

В морге холодно и пусто.

– А где же инопланетянин, Василий Григорьевич?

– Он у меня, Вань, по первому мертвецкому разряду – в холодильнике. – И вдруг истошно орет: – Отбой! Его следствие сургучной печатью запломбировало.

– Не боись, Григорич, печать не трону.

– Ну да, ну да, ты же у нас главный франкмасон.

Подходят к холодильнику, Иван Иванович осматривает печать, говорит:

– Плевое дело. Дилетант ставил.

– Ишь ты, дилетант. Ее сам из Москвы засургучивал, а ты – плевое дело. Я даже его спросил: как там Гдлян? А он насупился сурово, по-прокурорски: разберемся!.. Ну, открывай, что ли, профессионал частного сыска!

Иван Иванович распахивает холодильник.

Он пуст.

…

Серега проснулся среди ночи и стал сочинять стихи.

Вот что у него получилось сразу.

А потом он ворочался-ворочался, подходил даже к окну и смотрел на звезды; курил, но путного стиха все равно в голову больше не лезло. Он бросил сочинять и стал вспоминать: свою школу, школьный актовый зал, занавес и кулисы из оранжевого плюша, запевалку Соню, поющую песню про березку и рябинку, и зазвучал вдруг в его голове Сонин голос:

И ему стало очень хорошо – и слеза, словно звезда по небосклону, скатилась по его щеке. И вдруг матерное сочинилось!

Соня Клопова три года тому назад окончила среднюю школу и уехала в Москву.

Покантовавшись там с годик, купила на Ярославском вокзале плацкартный билетик на верхнюю боковую полку – и айда по России!

Накатавшись по стране досыта, наглядевшись на жизнь допьяна, вернулась в свой родной Клопов, не затаив обиду ни на Москву-мачеху, ни на Россию-матушку, ни на горемычный белый свет.

Только и сказала матери: «Бывает», – когда та ее спросила: «Ну как, Сонька, нашла счастье?»

Привокзальный скверик. Пасмурно. Вот-вот пойдет дождь. На скамейке сидит Соня. К ней подходит Иван Иванович.

– Не возражаешь? – говорит он милицейским тоном и садится рядом.

– Не возражаю, – вяло отвечает она.

– А вдруг мешаю? Может, свиданка у тебя с кем?

– Моя свиданка, дядь Вань, последняя… в седьмом классе была.

– Ой ли?!

– По себе, что ли, судите? Так с Анфисой Петровной у вас не свиданки, а прятки.

– От кого это прятки?

– От Пелагеи вашей – супруги законной!

– А ну-ка потише!

– Не бойтесь, не найдет она вас. Она с вами не в прятки, как вы с ней, а в жмурки играет. Дождик, кажется, пошел.

Соня подставляет ладонь, ловит дождевую каплю, зажимает в кулаке.

– Ты ее точно божью коровку, – усмехается Иван Иванович.