Грициан Андреев - На тон краснее обычной. Сборник темной прозы

Сейчас, мой сын Василий, конечно, ничего не знает об этом. Та жизнерадостность, которую я видела на его лице, когда он родился, до сих пор живет в его сердце. Сестра, во всей своей злобе, так и не смогла ее подавить. И вот, почти 70 лет спустя, он все равно посещает свою пожилую мать, каждый день»

Анна сияла от гордости, когда закончила свой рассказ. И она была права, Василий так сильно любил ее, а на его лице не было ни капли обиды за его тяжелые раны. Он всегда приятно улыбался, хотя (по слепоте) он часто даже и не знал, что кто-то смотрит на него. Он посещал ее каждый день, пока она не умерла и до последнего держал ее за руку. Он немного понимал разговорный английский, и поэтому на похоронах Анны я сказал ему, что я был другом его матери. Я сказал ему, что она самая удивительная женщина, которую я когда-либо встречал. Губы его расплылись в грустной, благодарной улыбке, и он кивнул головой. Теперь он каждый день приходит на её могилу. Высокий худощавый человек… Без глаз, без языка, без пальцев…

С тоскливым скрипом дверь отворилась. В комнату вошел мужчина и перешагнул порожек, не спеша прикрыл за собой скрипучую дверь и поставил на пол небольшой ржавый тазик, наполненный мутновато-серой жидкостью, чем-то похожую, по консистенции, на очень жидкий овсяный кисель.

– Пора завтракать, пацан! – присев на корточки приказал мужчина.

Джонатан встал с грязного, пропитанного мочой и потом матраца, на карачках подполз к тазику и трясущимися руками начал жадно уплетать серую жижу.

***

Джонатан родился недоношенным и болезненным младенцем, примерно на два месяца раньше срока. Его мать, Джули МакНилан, крепко сидевшая на мете и героине уже несколько лет, с облегчением вздохнула когда маленький человеческий комочек, измазанный в первородной смазки и крови тихо выпал из её влагалища. Сперва она думала что он мертвый, но через некоторое мгновение он зашевелился и даже немного похныкал. Тогда Джули горестно вздохнула и выкурила очередную трубку метамфетамина. Обычно из неё выходили мертвые младенцы, с деформированными головами, туловищами и конечностями, дауны, микроцефалы, олигофрены и обладатели неизлечимых физических расстройств. Даже если они и рождались живыми, то больше недели не один из них не задерживался на этом свете.

Джонатан рос медленно и плохо реагировал на окружающий мир, поздно начал ходить, поздно заговорил. Даже сейчас его речь никак не назовешь полноценной, то, что он бубнил даже и речью трудно назвать. Говорил он мало, в основном, мыча он показывал пальцем как двухлетний ребенок, либо нечленораздельно мямлил. Когда не стало его дедушки Хэнка, детской комнатой Джонатана стал чердак, старого ветхого дома, на отшибе глухой американской деревушки Штата Канзас. Дом достался Джули от отца, который пятый год покоиться где-то на заднем придомовом участке, расчлененный ровно на пять частей.

Джонатан любил дедушку Хэнка, и лишь одному ему он обязан жизнью. Забитый, сморщенный с большим носом и маленькими подслеповатыми глазками старик, не гнушающийся Муншайном, выходил маленького Джонатана. Жившая у них старая коза, ещё давала, какое-никакое молоко, поэтому, когда дедушка Хэнк приходил в себя, после влитого в него самогона, он жамкал своими трясущимися руками дряблое вымя животного, и проделав ржавой булавкой несколько дырочек в использованном презервативе, найденным у кровати своей дочурки Джули, он кормил племяша Жожо (так он его называл) и напевал ему старые кантри песни.

Когда Хэнк нашёл племяша Жожо лежащего на кровати, прямо между измазанных в крови бедрах дочери Джули, младенец был красный и сморщенный, как чернослив. Перекрученная пуповина тянулась от ребенка к материнской раскуроченной половой щели толстым сизым канатиком. Джули лежала на кровати в бессознательном наркоманском угаре. Старик сбегал на кухню, взял нож. Потом, сделав глубокий вдох, схватил скользкую слизистую пуповину левой рукой и резанул ее ножом, после чего перевязал пуповину. Джули застонала и снова ушла в забытье. Джонатан захныкал. Старик Хэнк поднял липкого ребенка с пола, поднес к раковине и осторожно смыл с него слизь и уже запекшуюся кровь матери.

«Я назову тебя Джонатан, – говорил он, своим скрипучим голосом. – Всегда мечтал о сыне, но Господь дал мне дочь, грязную, развратную наркоманскую шлюху, убившую собственную мать».

Нет, Джули не всегда была такой. Стоит отметить, что её детство и юность было вполне благополучными. Их дом был всегда чистым и ухоженным. Все всегда было убрано и постирано. Во дворе росли деревья, и имелась детская площадка. Мать всегда занималась хозяйством, а отец промышлял разведением домашнего скота. По случаю воскресенья в песочнице вокруг качелей тусовалось множество детишек. Их семья любила встречать гостей и устраивать барбекю-вечеринки.

Джули росла симпатичной девочкой, похожей на свою мать. Черноволосая с ямочками на щеках и большими синими глазами она умиляла своей красотой даже самых отрешённых от жизни аскетов. В школе она была самой популярной девочкой. Отличница, капитан группы чирлидеров, королева выпускного бала. Ходила в красивых платьицах, не пила, не курила и не ругалась. Она мечтала поступить в университет Буффало и уехать жить в Нью-Йорк. Но Нью-Йорк так и остался её несбывшейся мечтой. Одна роковая случайность пустила всю жизнь семьи МакНилонов под откос.

Тогда, на свое девятнадцатилетние, Джули впервые попробовала алкоголь. Со своими друзьями она устроила вечеринку на берегу озера. Джули планировала вообще не употреблять спиртного и даже взяла у отца старенький пикап Dodge D/W. Но, как это бывает, настойчивость друзей дала сбой в программе.

Она чувствовала себя совершенно пьяной, хоть и выпила несколько бокалов Шнапса. Но алкоголь сделал свое дело и у Джули кружилась голова, её тошнило. Она села в пикап и помчалась домой, что бы скорее лечь в свою постель и забыть весь этот алкогольный кошмар. На улице было уже темно и дорога ведущая домой погрузилась во мрак.

Она мчалась на машине, забыв обо всем: об ограничительных знаках и сигналах светофоров. «Я же обещала родителям, что вернусь затемно» – говорила она себе. Её мутило, во рту стоял стойкий привкус алкоголя. В это время мать Джули не находила себе места, бегая возле дома, заламывая руки и высматривая свет фар долгожданной машины.

Руль Джули рванулся в сторону, как бешеный зверь, чуть не вывихнув ей плечо, его с нечеловеческой силой закрутило влево. Машина с ревом влетела в ворота, дико вибрируя, пропахав несколько метров и остановилась. От жуткого грохота и визга дочурки Джули, Хэнк выбежал на улицу.

Желтый свет фар нагло раскроил туманную темноту. В нескольких метрах от дома, раздавленная машиной, волочилась кровавой тряпочкой его жена, собирая землю на длинные лоскуты мокрых кишок. Беззвучно и судорожно раскрывая рот, с выпученными от боли и ужаса глазами она смотрела на него, а в машине схватившись за голову, визжала его дочь Джули.