Лев Протасов - Красные озера

Стремительно вырвалась из опутавшей этот берег сети беспорядочных проулков к озеру, по кольцу добежала до самого котлована, но дальше, к радловскому особняку, не двинулась – так и металась по деревне, не зная, куда приткнуться. Ей словно сделалось тесно внутри самой себя, тесно и неуютно в рамках здешней обыденности, так что безумно захотелось сбежать отсюда, оказаться в какой-то несуществующей безбрежной дали, ощутить полную, ничем не ограниченную свободу – свободу в совершенно непонятном, метафизическом смысле, вроде как покинуть не только селение, но и собственное тяжелое тело. А поскольку подобной свободы в природе, кажется, не существует, и даже сама смерть далеко не всегда обещает бестелесность – девушка в отчаянии металась от одного двора к другому. На шаг не перешла, хотя запыхалась – быстрый бег дарил иллюзию желанного полета.

Несомненно, ей хотелось иной жизни, но иного сознания также хотелось – более широкого, дабы охватить внутренним взором все сущее целиком. Увы, это было невозможно, ибо не могла Лиза проникнуть ни в одну тайну мироздания и даже приблизиться к ним не умела, высшие материи не давались уму, и если некоторые помыслы иной раз устремлялись до небес, то конкретные мысли вечно крутились вокруг земного да сиюминутного. Лизавета, к примеру, запросто решала, как понравиться определенному человеку или соблазнить мужчину, что для этого надеть, где раздобыть средства, чем занять руки и день; с некоторым трудом выходило у нее думать о будущем, о своем призвании, дальнейшем роде занятий – нет, при особом старании далеко идущие планы в голове складывались, да больно размытые, так что следовать им не представлялось возможным; размышления же о неких высших сущностях, Боге, предназначении человека или, скажем, смерти как глобальном явлении не давались вовсе, хотя из-за воспитания Луки, проявлявшего склонность к столь тонким материям, их вроде как хотелось.

Где-то глубоко в душе Лизаветы порой зарождалось высокое устремление, жаждущее разродиться действием (как сейчас, когда потянуло ее к абсолютной свободе). Однако известно, что для совершения любого действия порыв, его породивший, должен из души потянуться к разуму, обратиться там мыслью, а мысль, в свою очередь, выделиться из неразборчивого потока прочих таких же мыслей и стать осознанной. Да вот в чем загвоздка: как раз там, на пути к осознанию, как будто растянута была тоненькая мембрана, вроде барабанной перепонки – всякое высокое устремление, таким образом, перекочевав из недр души в разум влетало в эту мембрану, билось, билось, однако преодолеть не могло, а гулкое эхо по ту сторону органической преграды наполняло голову неясным шумом и только. Шум порождал столь же неясные эмоции, и уж эти эмоции, которые и понять толком нельзя, толкали девушку на действия. Потому при всей своей расчетливости зачастую вместо достижения каких-то важных целей металась она, как проклятая, и искала незнамо что – то ли красивой жизни, то ли самое себя.

Все это жгло ее изнутри, копилось, наворачивалось друг на друга и тянуло не к земле даже, а куда-то еще ниже – то ли к обрыву, то ли в омут. Впрочем, боясь как смерти, так и откровенного разврата (опять же сказывалось воспитание Луки), девушка нашла наконец приемлемый выход – сбежать, порвав всяческие связи с прежним окружением, в том числе с возлюбленным.

Илья ей надоел. Она действительно сошлась с ним из духа противоречия, дабы избавиться от давления чужой воли – родительской в данном случае. Однако было в этих отношениях нечто такое, благодаря чему их удалось продлить некоторое время.

Дело в том, что внутри у Лизаветы, где-то над желудком, от невозможности познать ни саму себя, ни мир вокруг стоял невыносимый вой, словно выло и рвалось в ней все ее природное да непризнанное, и как существо телесное, она искала утоления своих печалей именно в теле. А если точнее, в радостях этого тела. Потому девушка довольно часто влюблялась, начиная с юности, да всякий раз полагала, будто навечно. Надо сказать, вой внутри замолкал как от самого чувства любви, так от физического его утоления. Но в том и беда, что после подобного утоления призрачная боль над желудком возрождалась с новой силой, то ли от стыда, то ли от какого-то смутного ощущения вины. Лиза тут же начинала на избранника злиться и вскоре шла на разрыв.

Илья же от прочих мужчин отличался – до того был он наивный, до того беззащитный, даже местами женственный, что после страсти в Лизавете просыпалось материнское чувство, которое полностью заглушало и стыд, и ощущение вины, и прочие неприятные переживания.

Да и здесь не заладилось, ведь от женственности своей Илья был слабым и, сколько бы ни кидалась на него возлюбленная с голодным остервенением, не умел полностью обуздать ее внутреннее пламя, не мог утолить жажду жизни. В конечном счете, привело это лишь к тому, что огонек превратился в настоящий пожар, который дотла спалил все иные чувства в девушке и вновь заставил ее мучиться.

Она не порвала с Ильей, нет. Во-первых, ей хотелось исчезнуть тайно, дабы обойтись без слез и упрашиваний, ибо всегда при разрывах думала Лиза о том, что мужские слезы и упрашивания омерзительны; во-вторых, Илья по наивности мог помочь сбежать.

Итак, твердо решившись покинуть селение, Лизавета прежде всего отправилась за советом к родителям (а было это накануне того дня, когда Лука пришел к Радловым в гости, чем и объясняется их крайнее нежелание говорить о детях). В семье ничего, кроме презрительного неодобрения от отчима и приступа ненависти от матери, девушка не получила да ринулась к Луке, предварительно отправив Илью в Город вроде как на разведку. И пошла-то вовсе не для того, чтобы побеседовать, как могло показаться изначально, а с намерением украсть деньги, хотя бы немного, на дорогу. Но тайник отыскать не сумела и, застигнутая на месте врасплох, от страха и отчаяния начала просить о помощи отца своего уже бывшего избранника. В какой-то момент ей даже почудилось, будто уговоры могут подействовать, хотя подобная мысль на самом деле глупа до ужаса – все-таки, Лизавета для Луки была как дочь, а вовсе не дочь, и благо родного сына стояло, разумеется, выше фантазий какой-то девочки.

Впрочем, надежда теплилась. Оставался еще один способ, для осуществления которого необходимо было заручиться поддержкой наивного возлюбленного – и Лиза решила его встретить.

Вообще жители добирались до столицы или прочих поселений двумя способами. Летом пользовался спросом речной путь – у самого устья установлен был лодочный причал, сплавлялись чаще всего сами, за умеренную плату мог перевести лодочник; зимой же по понятным причинам отдавали предпочтение поезду. Поезд в тех местах останавливался у железнодорожной станции «Вешненское» (недалеко располагался крошечный поселок с тем же названием) и шел до самого Города без остановок, объезжая всю речную пойму западнее, через соседнюю область. Одна беда – станция стояла севернее, и чтобы до нее добраться, необходимо было пешком или на машине преодолеть несколько километров совершенного бездорожья.