Лев Протасов - Красные озера

У Радлова в доме стало как-то тускло, пусто, да и сидели на сей раз почему-то на кухне под лестницей, за узеньким столом, а не в комнате на втором этаже. Кухонное оконце было расположено донельзя низко, почти у самой поверхности грунта – в него лезла грязь и ломилась земля, не оставляя места ни единому кусочку неба. Глядишь в такое окно и ощущаешь себя в гробу. Внутри помещения царил хаос – котелки свалены в кучу, печка почернела, повсюду немытая посуда, стоит назойливый затхлый запах.

Радлов тоже изменился – сидит этакой обмякшей массой, с потухшими глазами.

– Запустил ты хозяйство, – заметил Лука, усаживаясь напротив. – Мыши заведутся, не боишься?

– Да ну их, мышей, – Петр махнул рукой, безразлично осмотрел немытые стены и столь же безразлично пояснил:

– Видишь, Томка уехала… и как-то…

– А Тома уехала?

– Так ведь Лизку искать, ты разве не знаешь? В столицу поехала, сказала, что без дочери не вернется. Я-то вместе с ней хотел, но пришлось вот остаться – скоро скотину закупать, корма, ярмарки, опять же, посещать. Лизка рано или поздно найдется, как пить дать найдется! А зарабатывать нужно, иначе что же есть, во что одеваться? Потому я здесь работать буду, а Тома дочку искать. Она мне пишет иногда, письма с проводником передает. Мы и график выдумали, чтоб я всегда поспевал на станцию за письмом – каждые пять дней, по расписанию удобно получается.

– Много уже писем?

– Одно. За вторым завтра поеду. Увы, первая неделя мая ни черта хорошего не принесла.

– Бог даст, найдет она Лизавету, не переживай, – Лука похлопал Радлова по плечу, дабы малость приободрить; в какой-то момент ему почудилось, будто рука при каждом хлопке врезается во что-то мягкое и неодушевленное, податливое, подобно мертвой плоти – настолько был Радлов безволен, что тело его буквально растекалось, отказываясь выдавать то привычное мышечное напряжение, которым живые отличаются от покойников.

– Да, Лука! – Петр встрепенулся. – Я тебе в июне возмещу то, что Лиза вытащила.

– Брось! Разве в деньгах дело? Нет, лишь бы с девочкой ничего не случилось, потому что… да что ни думай, близкий же человек, совсем крохотной ее помню! Меня больше ее исчезновение волнует, а прочее… это все наживное, не беда.

– Может, и не беда, а столько работы впустую. Тебя ведь жалко. И главное, знаешь, ладно бы сама! В смысле, на себя истратила, опять же, ты говоришь, близкий человек, не так обидно, что ли. Так сперли прямо из гостиницы больше половины, вот в чем глупость! Вот что за девка, толком же ничегошеньки не умеет. Мыслимое ли дело, своровать да потерять тут же! Анекдот же! Ну чистый анекдот!

Тут Петр неестественно засмеялся, как бы в подтверждение своих слов – воздух вокруг ощутимо задрожал, задребезжала да смолкла в беспорядке сваленная посуда. Посреди кухоньки повисла неподвижная дымка, источая духоту и пыль, и там, в духоте и пыли, воцарилась тишина. Неудобной казалась эта тишина, вымученной какой-то, Лука успел подумать, что пришел зря, но Радлов в тот же миг глянул на него пристально, ввинтил ему в самое нутро омертвелый свой взгляд и заговорил:

– Я, знаешь, грешным делом порадовался. Да не то что бы порадовался, только слова нужного… облегчение? Пожалуй, оно. Я испытал облегчение. Ну, когда Лизка умотала. Думал же, вернется, отдохнем хоть от нее малость. Со взрослыми детьми вместе тяжело жить, сам должен понимать. А сейчас Томка уехала, и тоже первый день, а то и два дня ничего, хорошо даже вышло, что уехала. Выдохнул как-то, вроде легче стало. Но со вчерашнего такая тоска нахлынула! Тяжело одному, привык я к ним очень. И если ругань, а бывает порой, из-за всяких проблем… все равно привык. Так что ты, Лука, тут прав – лишь бы с Лизой ничего не случилось. У меня ведь совесть… того… плохо же подумал, что вроде как рад.

– Не убивайся. Известный факт, отдыхать от других людей иногда нужно, в том числе и от самых близких.

– Тебе, может, и факт, у меня же столько книг нету, – Радлов ухмыльнулся, как любой неграмотный человек, гордящийся своей необразованностью. Впрочем, тут Радлов больше прикидывался, чтоб самолюбие потешить таким своеобразным способом – уж коль скоро он полжизни занимался добычей ископаемых, назвать его в самом деле неграмотным никак нельзя.

– И потом, все же понятно, – миролюбиво продолжал Лука, не обращая внимания на дружеский подкол. – Ты вроде как на заводе зациклился, а женщине оно разве нужно? Нет, ей бы хозяйство крепкое, в доме чтоб все хорошо было да ребенок пристроен. Конечно, она на тебя срывалась. Отсюда и облегчение твое нынешнее.

– Чего ж срываться? Разве не оказался я прав? У котлована машины-то, видал?

– Да, только что мимо них проходил, – Лука задумался на минуту. – Я, собственно, о машинах и пришел поговорить. Если по-хорошему, то мне… мне, выходит, извиниться надо перед тобой.

– Чего вдруг?

– Ты действительно предупреждал, что будут строить. Никто не верил. Я тоже не верил. А теперь вижу – не стали бы технику зазря к котловану сгонять, намечается строительство. Ты вот мне скажи только – кто?

– Кто их перегнал?

– Именно. Странная, видишь ли, история выходит! С вечера все тихо, люди спать улеглись, а наутро – глядь! – громады эти стоят. То есть некто под покровом ночи умудрился перевести технику, оставшись незамеченным, еще и шума не наделал нисколько.

– Думаешь, я? Приходили уже тут под окна, орали, зачем, мол… только вовсе это не я, хочешь верь, хочешь нет!

– Верю, верю, не горячись. И не думал даже… но кто? Может, есть какие-то соображения?

– Нет у меня соображений, – мрачно ответил Радлов. – И быть не может. Делают все так, словно нечистая сила замешана. А я с нечистой силой не знаком, не доводилось.

– И что, строиться тоже само станет, без рабочих?

– Почем я знаю? Поживем – увидим. Слушай, – тут Петр неожиданно сменил тему, – Илья-то твой как?

– Илья? – обувщик растянул имя сына, словно пробуя на вкус каждый звук, затем заставил опуститься вздернутые уголки своего рта, отчего нижняя часть лица совершенно побелела. – Как в ту ночь вернулись – машина-то еще твоя застряла, помнишь? – он в лесок. Думаю, наверное, что-то переосмыслить хочет, в одиночестве побродить, успокоиться. И тут какое-то чудовищное беспокойство охватило, рванул я за ним и… в общем… из петли его достал.

– Боже! Как?! – воскликнул Петр, испытывая неподдельный ужас. Он вообще был из таких людей, которых чужое желание уйти из жизни надолго выбивает из привычной колеи, вне зависимости от того, исполнено это противоестественное желание или нет.

– Решился как-то. Может, от стыда, может, от тоски. Любит, видать, Лизавету-то.

– Погоди, так ты ж его оставил сейчас!

– Нет-нет. Инна с ним сидит. У них, конечно, так называемый конфликт поколений налицо. Но в старухе столько жизни, несмотря на общую дряхлость. Глядишь, Илья от нее заразится и живей сделается. А то он все больше в себе.