Лев Протасов - Красные озера

– Послушайте, мы в беспорядке не участвовали, – начал было оправдываться Лука, но мужчина, выпустив дым ему прямо в лицо, причем не со зла, а скорее по привычке, сообщил:

– Да я не затем, – и, обратившись к Радлову: – Ты, что ли, управляющий?

– Я к строительству отношения не имею. Только что касается добычи и производства.

– Так и я касательно добычи. Приказ дан: назавтра к разработке карьера приступать. Пойдем, укажешь, где медная жила лежит.

Петр извинился перед Лукой и нехотя, словно на привязи, поплелся за чужаком. Лука потоптался на месте, раздумывая, что можно предпринять дальше, окинул взором трудолюбивые машины, копающиеся в грязи на дне земляной язвы, рябую от ветра поверхность озера, испещренную кляксами и черными зернышками, и повернул назад. Правда, до противоположной части селения, к Инне и сыну, он решил пока не идти и вместо этого завернул к рабочему поселку, состоявшему из плохо сколоченных бараков.

Бараки стояли невысокие, серенькие да невзрачные. Между ними то и дело сновали дети разного возраста – одни совсем маленькие, другие почти подростки, но все одинаково смурные и неухоженные. Какая-то женщина с необъятной грудью, стремящейся наружу из-под старого, сплошь заштопанного халата, развешивала белье. Обувщик осмотрел женщину с ног до головы, не без удовольствия задержал взгляд на расходящихся полах халата, но, встретившись с незнакомкой взглядом, покраснел, устыдился да ускорил шаг. Позади он услышал тихий, грубоватый смешок.

Лука шел к западной расщелине – шум строительной техники, крики и ругань сильно утомили его, потому он решил совершить небольшую прогулку. Уже очень давно ему не удавалось выбраться за пределы деревни – то донимали по работе, то не с кем было оставить Илью. Хотя прошлой весной и раньше, когда еще не возникла надобность копить деньги, он любил бродить по окрестностям и чаще всего отправлялся на юго-восток, к С-кому монастырю. Впрочем, такой путь занимал добрую половину дня, а ведь еще необходимо вернуться обратно! Лука прикинул, что если выдвинуться к монастырю сейчас, в два часа, то назад придется идти среди ночи.

Поэтому он выбрал для отдыха место поближе, вышел через западную расщелину и по пологому склону спустился вниз. Там, между каменистой пустошью и кромкой леса, был старый грачевник. Грачи с давних пор облюбовали деревья около заброшенного участка железной дороги, которая неизвестно куда и откуда шла. Рельсы, некогда соединявшие этот затерянный кусочек дорожного полотна с основными путями, лет двадцать тому назад разобрали, шпалы поросли травой и мхом и затерялись на фоне ландшафта, так что теперь действительно нельзя было определить, куда и откуда шла эта крохотная ветка.

Возле самого грачевника рельсы оставались нетронутыми – людьми, но не временем и влагой. На них громоздился паровоз прежнего образца – собственно, именно он и помешал разобрать этот участок.

Когда-то здесь была обустроена станция. Затем станцию закрыли за ненадобностью, как и все направление целиком, а локомотив, стоявший на ней в ожидании состава, списали как утилизированный. Позже власти решили не только по бумагам, но и на самом деле перегнать паровоз в Город, чтобы там пустить на металлолом, однако обнаружили, что местные жители успели зачем-то растаскать почти все рельсы, и перевезти рухлядь оказалось невозможно.

Потом у дороги произросли деревья, которые и были обжиты грачами. На ветвях за много лет появилось множество размашистых, расхристанных гнезд – одни старые, осыпавшиеся или размокшие до состояния трухи, другие свежие и пригодные для обитания. Но, кроме этих гнезд, ничего на деревьях не было, поскольку от птичьих экскрементов, копившихся внизу годами, под землей сгнили корни и больше не могли питать листву.

Сейчас около облезлых веток копошились в большом количестве птицы. Грачи прилетели относительно недавно, около месяца назад или чуть больше, как только снег начал сходить, и до сих пор налаживали свой незамысловатый быт.

Лука разбросал по земле немного припасенного хлеба, как бы извиняясь за вторжение, и проследовал прямиком к одинокому паровозу.

Дорожное полотно было разбитое, сквозь него пробивались робкие весенние травы, кое-где ломились наружу коренья деревьев; рельсы проржавели до самого основания. Сам локомотив, такой же древний, как все прочее, стоял без дела и гнил. Этот исполин с рыжим от дождей стальным крупом некогда сжигал в своем нутре тонны угля, обращая пламя в тягловую силу, выдувал из трубы жгучий дым, черной простыней застилавший небосвод, а затем сдвигался с места, набирал скорость и устремлял всю свою неподъемную конструкцию вдаль. Увы, теперь в прежние его подвиги верилось с трудом. Корпус в некоторых местах ржавчиной проело насквозь, так что в нем зияли бескровные раны, труба накренилась и даже чуть провалилась вовнутрь под собственной тяжестью, колеса разъезжались по сторонам. Небольшие лесенки, ведущие на площадку вокруг котла, почти отвалились, котел тоже испещрен был дырами.

Лука, впрочем, еще помнил, какая из лесенок покрепче, потому легко забрался на площадку, а оттуда протиснулся в будку машиниста. Осмотрел и проверил на ощупь каждую деталь внутри, провел пальцами по всякой трещинке и по всем изодранным краям дыр в стенках, словно заново знакомился с этим местом. Он ходил сюда прежде, пока не начал в своих прогулках спускаться до монастыря.

И все кругом было знакомое, но невозможно старое. А на руках от всякого прикосновения оставалась бурая пыль, да вот еще следы рыжие. Лука мысленно пожалел ржавый паровоз, и себя пожалел, вдруг подумав, что и собственная его жизнь с годами тоже как бы ржавеет.

На обратном пути, ведомый жалостью к себе, которая настырно требовала пищи, Лука заглянул на могилу к жене, но пробыл недолго. Давно она умерла – так давно, что путник ничего не ощутил. Нет, он чувствовал боль утраты и даже отголоски уснувшей любви, но только по отношению к живой жене, сохранившейся еще в капкане воспоминаний. А вот к могиле он ничего не чувствовал – скучный земляной холмик, укутанный прелой листвой еще с прошлого года. А под листвой той и нет уж никого.

2.

На следующее утро, двенадцатого мая, Лука отправился к Инне – чинить крышу, как он давно уже обещал. Илью пришлось оставить одного, впервые после происшествия в лесу. Нет, юноша, разумеется, оставался дома без сиделок и соглядатаев, но не дольше пятнадцати минут. Лука бы, пожалуй, и в этот раз заранее договорился с кем-нибудь из соседей, если бы не разговор с Инной накануне. Та вполне справедливо заметила, что постоянной опекой Илья тяготится, испытывает чувство стыда, которое на пользу особо не идет и лишь усиливает апатию, а, кроме того, что он взрослый человек и сидеть подле него вечно все равно не получится.