Марина Посохова - Трижды Александра. Серия «Трианон-мозаика»

– А ты на что рассчитывала? – спокойно парировал Демин.

– На половину твоего имущества – постаралась твердо произнести давно заготовленную фразу Лика.

Демин поморщился:

– Анжелика, не болтай того, о чем не имеешь понятия.

Лика взорвалась:

– Не называй меня этим дурацким именем! От него несет провинцией!

– Что же мне остается, если твоя мамаша так тебя соизволила назвать. И позволь напомнить, что ты в самом деле не в столице родилась! Даже не в северной. А по поводу имущества умерь свои аппетиты. Если бы у нас с тобой родился хоть один ребенок, вот тогда было о чем говорить. А так – извини. По нынешним законам все имущество, которое находилось во владении у супругов до брака, им же и остается.

– Нет, постой! – Лика взволнованно пыталась припомнить, о чем ей говорили знакомые и тот адвокат, к которому она обращалась после развода. – Ресторан и квартира, положим, были у тебя и до нашего знакомства. Но сеть этих дурацких забегаловок, как их, «Парковка», что ли… Ты их открыл меньше трех лет назад, я это хорошо помню!

– Я тоже хорошо помню. Ты даже не захотела заняться их дизайном, хотя я тебе предлагал. Я был бы рад, что ты интересуешься моими делами. Даже на готовый эскиз не захотела взглянуть.

– Да как же… Андрей Демин, «Обломоff», один лучших ресторанов города, входит во все туристические буклеты, и какие-то забегаловки!

Голос Демина стал неприятно вкрадчивым.

– Эти, как ты говоришь, забегаловки, и давали нам средства на жизнь, Анжелика… Статусное заведение требует огромных вложений, доходы от него не столь уж велики, если не хочешь терять понимающих клиентов. А твои траты росли не то что с каждым годом, а с каждым месяцем. Ты свою мамашу переплюнула играючи. Но я не о том хотел сказать. У тебя нет ни малейшего шанса доказать, что ты помогала мне в бизнесе, и пусть тебе не морочит голову твой адвокат. У него профессия такая – писать пустые бумажки, чтобы тянуть время и деньги с клиентов. Так что побереги и то и другое, и постарайся найти работу за те полгода, на которые оплачено твое жилье.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Федотыч тихою стопою взошел в хозяйские покои, остановился почтительно чуть позади барина. Густав Бирон, не поднимая головы, глухо сказал, твердо пришепетывая, как у немцев водится:

– Позиди зо мной, старик…

Федотыч удивленно вскинулся, но перечить не посмел. Оглянувшись, присел на краешек стула, обитого по краям золочеными гвоздиками.

– Какая она была? – спросил Густав.

Видя, что старик его не понял, повторил:

– Какая она… маленькая была?

На глаза Федотыча навернулись слезы.

– Сущий ангел! В любви росла, ни зла мирского не знала, ни бедности… От нее, проклятой, тоже человеки лютеют! Ни в чем отказу не знала, а все ж сердобольная росла, ласковая. А однажды заехал к нам Петр Алексеич, государь, поздненько уж случилось. Родители в отъезде пребывали – должно, на войну батюшка Александр Данилыч отбыли, и матушка его, как водится, сопровождали. Так государь Петр Алексеич ее, ангельчика, сонную целовать изволили, и личиком ее румяным восхищались. Про то и в письме родителям отписали.

Старик замолчал, не решаясь продолжать. Видя, что хозяин по-прежнему сидит не шевелясь, тихонько заговорил снова:

– Семеро их, деточек-то, у Меншиковых народилось… Три сыночка – Лука-Петр, Самсон и Александр. Тех двоих во младенчестве господь прибрал, только Александр Александрович ныне здравствует… А девочки – Мария, Александра, Варвара и Екатерина. Всем им господь короткого веку дал…

Густав Бирон мотнул головой, выпрямился в кресле, перебил:

– Говорят, ты, старик, з ними во всю опалу был?

– И рад бы, барин, да доля наша подневольная! Сразу опосля нового года в Ранненбурге убрали нашего мучителя, Пырского, и взамен его прислали капитана Мельгунова. Но пуще всех изгалялся энтот Плещеев, что из Доимочной канцелярии. Ох, и свиреп оказался! Послали его нарочно пожитки описывать. Начал он, ирод, с чужестранных кавалерий. Российские ордена еще раньше отобрали, а теперь, сказал, Верховный совет повелел отобрать кавалерии у Александра Данилыча и сына его, понеже 4 4 потому что, так как иноземные государи потребовали пожалованные награды вернуть.

Собрали нас всех, кто еще с хозяевами оставался, привели в столовую залу, и почали эти ироды ларчики, подголовники, футляры да сундучки открывать. Их загодя солдаты принесли и по столам расставили. Долго мы так стояли… Конца-краю богатствам не видно было! Писаря уж по десятку перьев сменили, под конец и не кажну вещь, а скопом отписывали: дескать, «15 булавок, на кажной по бриллианту крупному», «95 камней лаловых разных, от крупных до мелких», али «две коробки золота литого». Энтот, из Доимочной канцелярии, ажно голосу лишился, охрип писцам указывать, что в бумаги заносить.

Александр Данилыч с домашними у стеночки сидел, больше в угол глядел. Голову подымал, только когда самые памятные вещи доставались: трость с драгоценным набалдашником, за Калишскую победу полученная, али шпага с алмазным эфесом. Шпагу-то ему король польский самолично преподнес, а вот трость император Петр Алексеич собственноручно нарисовали, да по рисунку своему изделать велели…

– Я не о том тебя зпрашивал… Когда вы из Ранненбурга уехали?

– А по весне, сразу после Благовещения. В самую страстную неделю, не дали, ироды, и договеть, и светлый праздник Пасхи встренуть… Отъехали мы в повозках верст около восьми, и опять нас остановили, и пожитки наши проверили да записали. Кой-что сызнова отобрали…

– Опять ты о звоем! Дальше как было?

– Стало быть, сухим путем в Переславль, а оттуда уж до Соли Камской – водою. А там уж простились мы с Александром Данилычем, благодетелем нашим. В самую ссылку разрешено ему взять было только десятерых мужиков. Они ему и избу срубили для всей семьи, и часовенку поставить помогли. Сам князюшка рядом с ними топор в ручках держал, еще с младых лет на верфях в Саардаме плотницкому мастерству выучился. Я опосля с одним из тех мужиков видался. Меня в одно из имений, что в казну забрали, отослали, а он из тех мест уроженец, при Анне Иоанновне возвернулся.

Сказывал, и как Мария Александровна померла, сестрица старшая – должно, с тоски… А после нее и сам князюшка пресветлый преставились. Возле часовенки, собственноручно срубленной, и схоронили его.

– А как же она одна там озтавалась?

– Александра Александровна? Все ж не совсем одна – братец при них младший жили, ладили они.

– Нет, не поймешь ты меня… Зкажи лучше, эта икона была з нею там, в Березове?

– Должно, была. Да, три самых дорогих складня 5 5 складень – складная икона из 2—3 и более составных частей со святыми ликами, один изумрудами осыпанный, два других с алмазами, велели хозяева схоронить доверенной служанке, Екатерине Зюзиной. Она месяц крепилась, не признавалась Плещееву, а потом все ж таки донесла. Бог ей судья! Те складни тоже в казну забрали. А вот этот образ сам князь заказывал на рождение Александры Александровны, точно по росточку младенческому. Нет на нем оклада драгоценного, а все ж дорогой он. Ишь, как светится! Строгановские мастера писали, с молитвою, с великим тщанием.