Александр Свистунов - Тьма веков

Когда собственная кровь в жилах перестала кипеть, а глазам вернулось обычное зрение, ни капли не помогавшее найти в кромешной тьме нужную дорогу, Арье стало больно. Не физически, конечно, но в душе. Он плохо понимал, что он делает посреди Кракова, абсолютно один, и почему его руки перепачканы чем-то липким и красным. И что за странный вкус у него во рту? Неужели он разбил губу или прикусил язык? Арье, однако, несмотря на полную дезориентацию, каким-то образом дошел до четырехэтажного доходного дома, на углу улицы Святого Себастьяна, и незаметно забрался по стене в окошко своей комнаты на втором этаже. После чего, внезапно, наступило утро, застигшее его в собственной постели, в пижаме, под теплым мягким одеялом. Снизу доносились шаги и тихое пение тетушки Ципи, готовившей, судя по ужасному зловонию, своё фирменное блюдо – овсяную молочную кашу.

– Ари, малыш, ты что, опять воротишь нос от моей стряпни? – с наигранным возмущением воскликнула тетя, плюхнув в фарфоровую чашку, стоявшую перед мальчиком, большую плошку овсянки. Вытерев обжигающие брызги с лица, Арье принялся усердно ковырять дурно пахнущую пищу ложкой, с раздражением выслушивая очередную повесть тетушки о воспитанных английских детях-аристократах, которым эта тошнотворная каша подается каждый день и, нет никаких сомнений, именно её употребление делает их столь умными, сильными и успешными.

– Погляди на Британскую империю, над которой никогда не заходит Солнце! – особенно убедительным тоном воскликнула тетушка, широким жестом проведя по воображаемой карте мира.

В этот момент в столовой появился чем-то весьма озабоченный папа мальчика, в нечищеном полицейском мундире, что говорило о его весьма раннем отбытии по срочным делам, еще до пробуждения Арье. При виде своего младшего брата тетушка всплеснула руками и, поняв по его лицу, что сейчас не время лезть к нему с расспросами, удалилась на свою зловонную кухню. Арье, однако, ничего такого не понял и потому поспешил узнать у отца, что приключилось такого особенного, что его, главного начальника полиции Казимежа, так рано вызвали на работу.

– Ничего страшного. Плохие люди хотели сделать кое-какую гадость, но мы их нашли и арестовали, – ответил папа, изобразив натянутую улыбку на необыкновенно бледном лице.

– Кушай свою овсянку, и поедем, я отвезу тебя в школу.

– На автомобиле?! – не веря своему счастью, воскликнул Арье, который ничто на свете не обожал больше, чем полицейский «фиат», на котором его отца возил по всяким важным делам угрюмый шофер с одним глазом. «Фиат» приятно пах бензином и кожей, а из окна можно было корчить рожи соседским хулиганам, Кшиштофу и Ойзеру, которые постоянно его задирали.

– На автомобиле, – глухо отозвался папа и отправился в ванную, чтобы привести себя в порядок.

Арье, на радостях, проглотил разом всю кашу, после чего вынужден был провести несколько минут в уборной, изрыгая пищу английских аристократов обратно, что лишний раз доказывало вранье тетушки Ципи про её пользу. Ведь всем известно, что тошнить может только при отравлении. Однако мысли об автомобиле полностью затмили все физиологические проблемы, и, спустя четверть часа, мальчик был одет в школьную форму и, становившееся маловатым, серое пальто.

Вдруг раздался низкий, басовитый, звонок телефонного аппарата, висевшего на стене в кабинете.

– Пан Кацизне, слава Богу, вы не уехали! Это Мацей Берут! – выпалил взволнованный голос на том конце провода, когда отец Арье взял трубку.

– Простите, пан комиссар, тут ужасный инцидент на Йоселевича, в доме, рядом с будкой хромого сапожника Друцкого. Убийство. Семью молодую с грудным ребенком, будто звери порвали. В точности, как тех двух ребят накануне. И знак такой же, кровью, на стене, рядом с останками. И там, понимаете, ситуация с местными… Без вас никак.

– Боже мой… – произнес папа и вздрогнул, – Сержант, опечатайте место преступления и никого не подпускайте к нему!

– Слушаюсь, пан комиссар. Но вы бы подкрепление запросили в городском управлении. Тут толпа собралась…

– Без паники, я уже выезжаю.

По лицу отца Арье понял, что поездка на автомобиле сегодня откладывается, но не стал обижаться, а смиренно, как и подобает хорошему любящему сыну, произнес:

– Все нормально, папочка? Я, пожалуй, не буду тебя отвлекать и пешком дойду, как обычно.

– Что? – переспросил ошеломленный папа, оборачиваясь. Смерив сына настороженным взглядом, он покачал головой.

– Сиди дома, и чтобы носа на улицу не показывал. Ципи! Закрой, пожалуйста, за мной дверь на все засовы! Даже разносчикам не открывай!

– Конечно, папочка, – закивал мальчик, понимая, что происходит что-то из ряда вон выходящее. И принялся раздеваться под взволнованные оханья тетушки.

Полчаса тряски по узким улочками еврейского квартала, и полицейский «фиат» уперся в разношерстную толпу, перегородившую дорогу. В основном здесь были пожилые граждане, которые, несмотря на возбужденный вид, не представляли никакой угрозы правопорядку. Когда комиссар выскочил из машины, то не услышал никаких гневных криков или призывов к волнениям. Напротив, стояла гнетущая тишина, еще более усиливающаяся из-за перешептывания столпившихся здесь людей. При виде начальника полиции по толпе прокатился приглушенный ропот, затихший где-то за углом.

На вопросы Кацизне все только отворачивались в сторону, и ему пришлось пробираться сквозь гущу людей, которые провожали его презрительным молчанием. У трехэтажного, покрытого трещинами, кирпичного дома с закопченными печными трубами, толпа была особенно плотной, обступив полукругом вход в него. Дверь в подъезд загораживали двое полицейских из местного участка, которые держали наизготовку винтовки и неуверенным тоном безуспешно требовали зевак разойтись.

– О, выкрест ублюдочный пришел, – раздался скрипучий голос из ближайших к входу рядов.

Кацизне обернулся, метнув гневный взгляд в толпу, но понять, кто именно сказал эти обидные слова, не представлялось возможным. Перекинувшись парой слов с усталыми постовыми, стоявшими у входа на часах, комиссар вошел в старый дом. Продираясь сквозь плотный, пропитанный холодной сыростью и смрадом неисправной канализации, воздух, он поднялся на третий этаж по прогнившей лестнице и очутился у выломанной двери, сразу за которой начиналась кровавая баня.

– Не слишком похоже на случай с мальчуганами с Богуславского переулка, – заметил красноглазый, не спавший уже больше суток, криминалист, комично выглядевший с кисточкой и лупой на фоне комнаты, в которой стены, пол и потолок были обильно залиты кровью. Криминалист, осторожно ступив на порог квартиры, с инфантильным выражением лица рассматривал картину, от которой даже у комиссара пробегал мороз по коже.