Меир Ландау - Соловка Słowik

Вообще-то родился и вырос я не в Мариуполе, а в Шепетовке, где папа служил на пограничной заставе, комиссаром. На той самой заставе, военврачом, была и моя мама, пока не родился я. А после того как родился я она почему-то сидела дома и больше шила.

Ещё тогда когда я был совсем маленький, у меня родилась мечта. Я тоже решил быть комиссаром, как и папа. И я готовился к этому. Правда по своему, особенно. Была у меня и гимнастёрка с красной звездой на рукаве, перешитая мамой, для меня, из настоящей. И звезда тоже была самая настоящая. Эту звёздочку я когда-то выпросил у папы в обмен на пятёрку по каллиграфии. Настоящий военный ремень был добыт таким же точно образом. С этим своим мундиром я не расставался никогда и смотрел за ним так же бережно, как и папа за своим, по красноармейски. Правда вот стирать я сам не умел, равно как и подшиваться, и поэтому все эти наряды были возложены в обязанность мамы. Не было у меня и своей фуражки. Потому что папины оказались слишком велики, а на мой размер для Красной Армии не шили. В общем, комиссаром-пограничником я мечтал стать от всей души. Своей мечтой я поделился в письме даже с товарищем Сталиным. Но ответа я так и не получил. Но это не сильно меня волновало. Сам факт того, что товарищ Сталин знает о моей заветной мечте уже было в радость. Ещё бы! Сам Иосиф Виссарионович услышал о том, что есть такой пионер Мишка Двонер…

А ещё, я внимательно читал все газеты, книжки, журналы которые были у папы и наша учительница везде и всем рассказывала, что на политинформациях нет мне замены, потому что я всё знаю, в курсе всех событий и вообще – «очень идейный мальчик», как она выражалась, стоящий на правильных позициях и очень убеждённый. Это и пионервожатая старалась подчеркнуть везде где возможно.

Дома у меня было много дел. И я рассчитывал, что туда куда мы с мамой приедем, я так же буду нужен. Ведь ехали мы на недавно присоединённые территории. А в бывшей буржуазной панской Польше пионерам всегда много работы…

Но, первый кто меня очень огорчил, был папа. Он сказал, чтобы я не совал свой нос во взрослые дела и не лез со своими пионерскими инициативами где попало и к кому попало. Но папа то был папа, а я был пионер. И именно поэтому я откровенно радовался, когда первые десять львовских школьников одели пионерские галстуки и на призыв «Будь Готов!» ответили – «Всегда Готов!». Радость моя не знала границ. Я был даже горд, но не понимаю сейчас почему горд был именно я. Ведь я не приложил к этому ни малейшего усилия, не убеждал их ни в чём и вообще я этих ребят даже не знал…

Папа понял, что для «недавно присоединённых территорий» я слишком пионер и сказал, что отправит, наверное, меня, к своим родителям в Харьков. Условием отсрочки этого папиного решения было моё обещание не делать больше ничего не посоветовавшись с ним и сменить гимнастёрку на обыкновенный костюм, дабы не особенно отличаться от остальных детей. В воскресенье мама должна была меня отвезти к дедушке с бабушкой туда, далеко-далеко, как мне тогда представлялось…

Дедушка и бабушка жили в слободе прямо рядом с Харьковом. А слобода эта была яркой и красивой, десятка три двориков и невысокие особнячки, которые словно жались друг к другу, будто бы стеснялись внешнего, бурлящего и гудящего мира. Кривенькая улочка начиналась с востока и продолжала бежать на запад, в сам Харьков. За слободкой начинались поля, леса, за ними был новый завод, где собирали тракторы, вокруг которого сам по себе появился совсем недавно рабочий посёлок, с пустыми ещё бараками для рабочих, а сразу за заводом был огромный древний яр, высокий, глубокий, с крутыми склонами и всегда зелёный летом. Ну… по крайней мере он мне таким казался. И я сразу понял, что он таит в себе какую-то тайну. За яром были другие поля и серые леса, тоже древние и сказочные. Рощи, кусты, громадные словно деревья, снова перелески, щебетание птиц и запах мёда и ржи вокруг. Какое это было прекрасное место. Чудное разноголосье небесных обитателей и земных жителей! Он даже назывался таким таинственным и героическим именем – Дробицкий. Как будто дышал седой стариной и ведал о делах давно минувших дней. И видимо о свершениях будущего.

Когда я бывал на родине папы, я всегда там лазил, всё исследовал и совершал для себя новые и новые открытия. Он словно колдовской силой манил меня к себе, и даже сейчас я решил для себя, что если вдруг папа отвезёт меня к бабушке с дедушкой, то непременно этот яр я снова проведаю…

За Дробицким Яром начиналась другая слобода, Рогань, которую от нашей слободки отделяла тоненькая речушка Роганка. Она бежала быстренько, скоренько, словно поспешая. Впадала эта речушка в другую реку, Уды, а оттуда в Донец, затем унося свои воды в могучий Дон. Мы с папой прошли всеми берегами Роганки и Уд, аж до Донца. А вот Дона я так и не увидел, как не старался представлять, что сейчас он начнётся уже там, за крутым поворотом, или чуть дальше…

Было на этой слободке всё, что должно было быть. И поля широкие, и речки бегущие, и ферма за полем, и даже стадион, который из всего что делало стадионы стадионами имел только наспех сколоченные футбольные ворота. Вот туда и грозился отправить меня папа…

Но, уже на следующий день я увлёкся другим и завёл новых друзей. И едва они у меня появились, я сразу же исчез из дома и возвращался разве что на ночь, или перехватить что ни будь на обед. Всё остальное время я гонял свою ватагу, или, как мы сами себя называли, «эскадрон», вокруг квартала воюя то с «белыми», то с «поляками», то с «немцами», то ещё с кем-то, кого сами выдумывали. А между делом я рассказывал мальчишкам о своих подвигах на Азовском море, разумеется, большую часть которых выдумывал тут же, на ходу, и внезапно обнаружил для себя, что из меня получился бы неплохой писатель. В этих своих рассказах я всегда выставлял себя комиссаром, таким же как и папа, кого-то поднимал в атаку, кого-то спасал из бушующих волн, или ловил настоящих контрабандистов, а то и пиратов. Ребята, само собой, мне не верили. Но из-за этих вот самых рассказов-фантазий они и прозвали меня Мишка Комиссар… Только произносили они это «комиссар» с уважением, серьёзно, видимо считали меня своим настоящим комиссаром…

И как настоящий комиссар, я каждое утро проводил построения своего эскадрона и обрушивал на несчастные головы ребят, плохо понимающих русский, целые тонны вдохновенных речей. Содержание их зависело от того с кем мы воюем в этот раз. Слышала бы меня моя учительница, то точно предложила бы моему классу выбрать меня командиром отряда. А может быть и командиром дружины. Но она была далеко. Пока что меня внимательно слушали только эти мальчишки, разинув рты, не понимая и половины того что я им пытаюсь сказать. Интереснее всего им было тогда, когда я рассказывал о Красной Армии. Почему я это знал? Потому что они тогда меня перебивали вопросами. Что и говорить. Армия всегда интереснее для мальчишек. И они мне доверяли. Всё-таки сами решили, что я у них старший. Но, самое главное, что я сам считал свой эскадрон самым настоящим эскадроном, боевой единицей, которую можно повести в бой по первому призыву товарища Сталина. Или товарища Ворошилова. А может быть Будённого. В общем – будет видно, когда будет нужно. А пока что мы воевали только с тишиной на львовских улочках, напоминающих больше лабиринты, не менее интересные чем мои рассказы.