Брюс Федоров - Колумбия – любовь моя

– Ладно, Густаво. Я по-быстрому смотаюсь в столицу и вернусь с оборудованием. Примерно к полуночи рассчитываю быть обратно, а вы не прекращайте работы ни на час. Если потребуется, обещайте горнякам двойную ставку. Шахту надо спасти во чтобы то ни стало. Это в общих интересах. Ты меня понимаешь?

– Конечно, конечно, шеф. – Голос управляющего звучал почти угодливо. – Не беспокойтесь. Мы будем делать все, что вы сказали. Но вот есть еще одно обстоятельство… – Густаво осекся и на минуту замолчал.

– Ну, что там, Густаво? – поторопил его Антон, понимая, что управляющий припас для него еще одну новость. Может быть, самую неприятную. Так сказать, напоследок. – Раз начал, то договаривай.

– Сюда к нам на прииск пришла вдова Хайме. Уж кто ей сказал о смерти мужа, я не знаю. Она бедная женщина. Может быть, вы поговорите с ней? Успокоите? – Инженер Варгас выглядел смущенным. Он понимал, что хотя хозяин до сего момента ни в чем не упрекнул его, но про себя наверняка думает, что завал породы произошел в том числе и по его недосмотру. А тогда неприятности будут и у него.

– Ну что ж, – тяжело вздохнул Антон. – Пойдем, поговорим с ней.

Оба направились к неказистой конторской постройке. Антон поставил было ногу на порог входной двери, но Варгас, осторожно прикоснувшись к руке, остановил его.

– Она не здесь, в другом месте, – проговорил бригадир и махнул куда-то в сторону, давая понять, что они должны обойти здание. Обогнув угол конторы, Антон увидел маленькую и, как ему показалось на первый взгляд, весьма пожилую женщину, которая сидела на куче то ли слежавшегося черного вулканического песка, то ли кусков гранитного щебня. Черты крошечного сморщенного лица свидетельствовали о том, что в ее венах течет много индейской крови.

– Она из племени чибча, как и ее погибший муж, Хайме, но он был метис и только наполовину индеец, а она чистокровная чибча, – сбивчиво начал давать пояснения Варгас.

Индианка, на которой была надета кофта и длинная юбка из тонкой домотканой шерсти, никак не реагировала на появление двух незнакомых ей мужчин. Она все так же безучастно сидела, придерживая на коленях сверток с младенцем, обернутый куском материи в красную и синюю полоску.

– Как давно она здесь сидит? – Голос Антона стал хриплым. Слова с трудом продирались через горло.

– Пожалуй, с самого утра. Никто не видел, когда точно она появилась. С тех пор и сидит на этой куче, – не сразу ответил Варгас.

– Ну а вы что же? Почему не пригласили ее в контору, не накормили? – Антон почувствовал, как в его груди закипает гнев.

– Нет, нет, сеньор Антонио. Не думайте такого. Мы ее приглашали в столовую, даже приносили еду сюда, но она отказывается есть. Вот так все время сидит и только иногда достает из мешочка свежие листки коки и жует их, а жвачку дает ребенку, – торопливо стал оправдываться управляющий. – Здесь у крестьян такой обычай. Они ежедневно жуют коку, чтобы утолить голод и поддержать свои силы.

– Я знаю, Густаво, – уже более миролюбиво произнес Антон и сделал предупредительное движение ладони, чтобы прервать объяснения своего инженера. – Как ее зовут? Я хочу поговорить с ней.

– Она откликается на имя Мария.

– Хорошо. – Антон подошел ближе к женщине и присел перед ней на корточки. – Добрый день, Мария. Меня зовут Антонио. Я отвечаю за все события, которые здесь происходят. Мне очень жаль, что все так произошло и твой муж погиб. Так не должно было случится, но случилось. Ты понимаешь меня? У нас тяжелая мужская работа, мы все рискуем, чтобы у наших семей была еда, а дети могли расти. Мы всегда будем помнить Хайме. – Антон перекрестился по православному обычаю. – Я хочу помочь тебе. Скажи мне, как и чем?

Индианка продолжала молчать и только еще больше подобрала под себя коричневые ноги в грязных стоптанных сандалиях. Выждав минуту, Антон Бекетов повернулся к своему бригадиру и спросил:

– Почему она молчит? Она понимает по-испански?

Густаво Варгас выступил вперед и начал что-то разъяснять ей на незнакомом Антону диалекте кечуа, подкрепляя свои слова активной жестикуляцией. Наконец губы женщины разомкнулись, и она подняла голову, прикрытую смятой фетровой шляпой с узкими полями. Антон не мог оторвать взгляда от этого застывшего, усохшего от жизненных невзгод лица. Его сердце заныло и стало заполняться, казалось бы, давно забытым чувством жалости и сострадания к ближнему. Такие же точно отрешенные от жизни лица он видел давно, на почти забытой кавказской войне, когда встречал таких же убитых горем женщин, потерявших в бессмысленных сражениях своих самых дорогих людей – сыновей и мужей, – которым судьба оставило только одно – безутешно коротать свой вдовий век у развороченных снарядами родных пепелищ. Им ни до чего не было дела. Они ничего уже не просили ни у людей, ни у жизни.

Всматриваясь в маленькие слезящиеся глаза несчастной индианки и не зная, что ей еще можно сказать, Антон, не оборачиваясь к Густаво, спросил его:

– Что она ответила тебе?

– Она просит дать ей возможность увидеть тело своего мужа. Хочет проститься с ним. – Варгас натужно закашлял, отошел на несколько шагов и, достав из кармана брюк носовой платок, приложил его ко рту. Пыль. Горная пыль.

– Переведи ей следующее. Мы все делаем, чтобы раскопать Хайме, но вода все время пребывает и обваливает породу. До него теперь очень сложно добраться. Твой муж уже в лучшем мире, и ему там хорошо. Сейчас я опасаюсь, что могут погибнуть другие горняки, поэтому мы вынуждены будем зацементировать эту штольню, чтобы спасти остальную шахту. Мы не оставим тебя одну, Мария. – Помедлив, Антон спросил теперь уже у своего инженера: – Сколько у нее детей?

– Пятеро. Мы точно знаем. Старшему четырнадцать лет. Семья проживает в деревне, где живет большинство наших старателей, километрах в пяти отсюда, – ответил тот.

Пятеро несовершеннолетних детей. Полураздетых и полуголодных. Случайность изменила привычный ход событий, превратив жизнь этих людей, и так проходившую в бедности и нужде, в беспросветную трагедию. Нет теперь единственного кормильца, исчез скудный источник доходов этой семьи. Не обучены и плохо накормлены дети. Улица станет их пристанищем, а попрошайничество – привычным уделом. Антон чувствовал, что так просто стоять и никак не реагировать он не должен.

Ему хотелось побыстрее завершить тягостную сцену. Распрощаться с этой раздавленной судьбой женщиной и вернуться к привычным делам. Уехать в большой город и окунуться в его гудящую атмосферу. Там он сможет быстрее забыть это событие и не думать больше о тысячах несчастных, которые влачат такое же беспросветное существование, как эта индейская семья.

А Мария ничего не думала. Она даже не понимала, зачем эти белые господа говорят ей какие-то диковинные слова. Она просто знала, что ни сегодня вечером, ни завтра, никогда больше не услышит голоса своего Хайме, когда он усталый вернется с работы, сядет за стол и молча будет есть разваренную кукурузную кашу, а она, ничего не говоря, будет стоять рядом и смотреть, как на его лице под коричневой, задубевшей от пыли и горного солнца кожей перекатываются желваки. И в эти минуты она была счастлива.