Марк Фишер - Майами

– Пойдем танцевать, – сказала Николь своему супругу под впечатлением их танцевальных достижений.

Но Роджер отказался следовать за ней, поэтому ча-ча-ча и танго они пропустили, однако когда оркестр заиграл «Последний вальс», он наконец согласился.

В течение долгих минут он кружил свою жену в танце, и молодой женщине почудилось, что между ними вновь мелькнула тень того волшебства, которое, как ей казалось, исчезло навсегда. Тогда, скользя в медленном вальсе, она позабыла обо всем: о недавней смерти месье Б., о подозрительных делах о наследстве, о том, что на борту «Корабля Любви», возможно, скрываются убийцы, которые не колеблясь избавятся от нее, поскольку она может раскрыть механизм их страшного бизнеса. Больше не было никого, кроме них с Роджером и музыки, соединявшей их. Волшебное впечатление усилилось, когда оркестр заиграл «Слишком молоды, чтобы любить», что звучало несколько иронично, учитывая преклонный возраст большинства гостей.

Но Николь не видела вокруг себя поседевших шевелюр и лысин, нахмуренных лиц, увядшей красоты, морщин, плохо скрытых пОд слоем румян, она вообще не видела никого, кроме Роджера.

Может, после всех ссор и неурядиц у их брака все же сохранился какой-то шанс и, несмотря на все проблемы – финансовые, любовные, профессиональные, – их паре суждено выжить?

От внезапно нахлынувших чувств у Николь к концу медленного танца закружилась голова, ей нестерпимо захотелось поскорее покинуть банкетный зал.

– Укроемся в спальне? – прошептала она на ухо Роджеру, как делала когда-то давно, доводя его до дрожи.

– Я уже полчаса не осмеливаюсь предложить тебе это.

На следующий день, без четверти пять, когда Николь входила в казино, где они договорились встретиться с мужем, она наткнулась на Мориса Люджера, который сидел в одиночестве в одном из многочисленных баров. Он выглядел таким убитым, что невозможно было не подойти к нему. Наверняка он только что проиграл значительную сумму в блек-джек или в рулетку: ведь даже для миллионера проигрыш неприятен. По крайней мере, так подумала Николь, которая мало-помалу открывала для себя, что и у богатых есть свои проблемы, и зачастую это проблемы, связанные с деньгами.

– Я вам не помешаю?

– Э… нет, – ответил он.

Она присела, заказала чинзано-бьянко со льдом и посмотрела на Мориса Люджера с улыбкой, полной любезности. Она заметила, что глаза его покраснели, словно он плакал. Неужто можно до такой степени расстроиться из-за простого денежного проигрыша?

– Похоже, вы чувствуете себя не в своей тарелке.

Люджер в нерешительности посмотрел на женщину, и, возможно, из-за того, что хотел довериться кому-то, или, быть может, потому, что нуждался в ее помощи, у него вдруг вырвалось:

– Я допустил ошибку, ужасную ошибку. И теперь я не знаю, как ее исправить.

– Я вас слушаю.

– В общем, вчера вечером в зале, примерно в десять часов, моя жена проснулась, и поскольку чувствовала себя не очень хорошо, то попросила меня отвезти ее в каюту. Когда я поднялся, эта женщина, Ольга, тихонько сказала мне на ухо: «Я надеюсь, что вы вернетесь, потому что мне безумно понравилось танцевать с вами». Я уложил жену, дал ей таблетку, стимулирующую пищеварение, помог лечь, и она сразу уснула. Я действительно не хотел возвращаться в зал, но так как было еще рано, то решил пойти прогуляться по мостику. Но когда я вышел из каюты, она поджидала меня.

Люджер выдержал паузу, словно колебался, стоит ли продолжать рассказ. Наконец заговорил снова:

– И вот, не знаю, я потерял голову, знаете, с моей женой уже несколько лет нелегко, она… как бы это сказать, больна и…

– Я понимаю, понимаю, но что произошло с Ольгой?

– Ну, мы немного прошлись по верхней палубе, потом она пригласила меня выпить по последнему стаканчику в ее каюте. Я думал, что она замужем за Антоном, но нет, они просто коллеги и обучают людей разным танцам.

– Я знаю.

– А потом, в ее каюте, случилось то, что должно было произойти. – После затянувшегося молчания Морис Люджер, кусая губы, признался: – Но дело не только в этом… Случилось нечто серьезное, намного более серьезное.

Он вдруг замолчал, так как к ним подошел бармен, чтобы спросить, не хотят ли они еще чего-нибудь.

В один голос они отказались. И Морис Люджер продолжил свое полное горечи повествование:

– Этим утром в каюте раздался звонок. Звонил директор по связям с общественностью.

– Директор?

– Да, Антонио Тарини, тот господин, что вчера любезно предложил мне помощь, когда я пытался спустить кресло к бассейну.

– Да, да, – сказала Николь, и по ее телу пробежал холодок.

– Это грязь, хуже, чем грязь!

– Что вы хотите этим сказать?

– Он попросил меня немедленно прийти в его кабинет. Я спросил зачем. Он ответил: «Это касается того, что произошло вчера между вами и вы знаете кем еще». Естественно, я пошел. Тогда он показал мне нечто ошеломляющее. Они сняли на пленку все, что происходило между мной и этой проституткой, абсолютно все! Это ужасно, там снята она, голая, на коленях передо мной.

– Сколько они хотят?

– Вы их знаете? – удивленно спросил Морис Люджер.

Николь помедлила с ответом, но одно признание влекло за собой другое, и она, понизив голос, пояснила:

– Я здесь не случайно, я журналистка и уже несколько месяцев веду расследование, связанное с подозрительными делами о наследстве. И я предположила, что замешанные в это люди орудуют на «Корабле Любви». Они, вероятно, попросили вас переписать завещание в пользу организации под названием Сенон-фонд?

– Да, – с горечью признался он, – именно, но им нужен отнюдь не пустяк, они требуют выписать чек на двадцать пять миллионов.

– Двадцать пять миллионов?

– Всего-навсего. Такая сумма! Заметьте, деньги у меня есть, но я вовсе не намерен отдавать их жуликам, только потому, что накануне вечером немного выпил и совершил небольшую ошибку – не столь уж непростительную. Если я не дам им денег, они угрожают показать пленку моей жене. Мне конец. Для нее верность в браке важнее всего на свете, и потом, с тех пор как она заболела, она стала чрезвычайно подозрительной, хотя я не давал ей никаких поводов. Она постоянно донимает меня расспросами и утверждает, что, если я когда-нибудь ей изменю, она немедленно потребует развода и отсудит половину моего состояния. Мне конец, моя жизнь разрушена. К тому же нет никакой гарантии, что если я кину им эти чертовы двадцать пять миллионов, то они на этом успокоятся.

И, словно осознав, перед какой неразрешимой дилеммой он очутился, Люджер с ужасом добавил:

– Нет, я вам говорю, мне конец. Так или иначе, все кончено.

– Мне кажется, я могла бы вам помочь, – тихо сказала Николь.