Дэниел Сильва - Исповедник

– Да, ваше преосвященство.

Роберто Пуччи закурил сигарету.

– Возможно, наш друг в appartamento сумеет указать святому отцу на ошибочность его решения.

– Я уже пытался сделать это, дон Пуччи. По словам нашего друга, папа твердо намерен идти дальше, невзирая на советы секретарей или курии.

– С финансовой точки зрения инициатива святого отца может иметь катастрофические последствия, – сказал Пуччи, переключаясь с убийства на деньги. – Многие выражают желание вести дела с Ватиканом именно по причине его доброго имени. Если святой отец выполощет это имя в грязи истории…

Бриндизи согласно кивнул:

– В частных беседах святой отец часто высказывает желание вернуться к бедной церкви.

– Если он не будет осторожен, то это желание сбудется, – заметил Пуччи.

Кардинал взглянул на Касагранде.

– Collaborator , [12] Газетчик (ит.). – пробормотал он. – Вы полагаете, что он представляет серьезную угрозу?

– Да, ваше преосвященство.

– Что вам нужно от меня, Карло? Помимо, разумеется, моего одобрения.

– Только это, ваше преосвященство.

– А от дона Пуччи?

Касагранде посмотрел в непроницаемые черные глаза.

– Мне нужны его деньги.

К северной оконечности озера Гарда Габриель подъехал уже после полудня следующего дня. По мере того, как он, следуя вдоль берега, спускался на юг, климат и растительность постепенно менялись, альпийская зона уступала место средиземноморской, а в открытое окно врывался прохладный влажный ветерок. Солнечные лучи ложились на серебристо-зеленоватые листья оливковых деревьев. Озерная гладь раскинувшегося внизу озера по-прежнему напоминала отполированную гранитную глыбу.

Городок Бренцоне только начинал приходить в себя после сонной сиесты, зевая открывающимися окнами растянувшихся вдоль берега баров и кафе; торговцы раскладывали незатейливый товар на узких мощеных улочках, поднимающихся вверх по отлогим склонам Монте-Бальдо. Габриель ехал до тех пор, пока не увидел «Гранд-отель» – шафранового цвета виллу на краю города.

Во дворе его встретил коридорный, энтузиазм которого позволял предположить, что бедняга давно лишен радости человеческого общения. Фойе выглядело так, словно перенеслось из какого-то другого времени. Габриель даже подумал, что, пожалуй, не удивился бы, увидев примостившегося в темном углу на краешке пыльного старомодного кресла Франца Кафку с блокнотом на коленях. В примыкающей к фойе столовой пара скучающих официантов неспешно расставляли на столах обеденные приборы. Судя по всему, большинству столов предстояло остаться незанятыми.

Портье у стойки при приближении гостя выпрямился. Габриель взглянул на приколотую к блейзеру серебристо-черную табличку с именем – Джанкомо. Светловолосый и голубоглазый, с квадратными плечами прусского вояки, Джанкомо смотрел на посетителя не без любопытства.

Габриель назвался Эхудом Ландау из Тель-Авива, продемонстрировав при этом неплохое, хотя и далекое от совершенства знание итальянского. Портье, похоже, даже обрадовался. Когда же Габриель упомянул профессора Штерна, человека, побывавшего здесь примерно два месяца назад и забывшего свои очки, Джанкомо медленно покачал головой.

Память его несколько улучшили пятьдесят евро, которые гость положил на стойку.

– Герр Штерн! – Голубые глаза ожили. – Писатель из Мюнхена. Да, я хорошо его помню. Он останавливался здесь на три ночи.

– Профессор Штерн был моим братом.

– Был?

– Его убили в Мюнхене десять дней назад.

– Примите мои соболезнования, синьор Ландау, но, может быть, я должен говорить о профессоре Штерне с мюнхенскими полицейскими, а не с его братом.

Когда Габриель сообщил, что проводит собственное расследование, портье задумчиво нахмурился.

– Боюсь, что не смогу рассказать вам ничего ценного. Я лишь уверен, что его смерть не имеет никакого отношения к пребыванию в Бренцоне. Видите ли, большую часть времени ваш брат провел в монастыре.

– В монастыре?

Консьерж вышел из-за стойки.

– Идите за мной.

Он провел Габриеля через фойе, отворил дверь на террасу, с которой открывался вид на озеро, и остановился у балюстрады. Недалеко от них, на выступающей над краем озера скале, виднелось что-то похожее на окруженный зубчатой стеной замок.

– Монастырь Святого Сердца. В девятнадцатом веке там помещался санаторий. Сестры появились перед Первой мировой войной да так и остались.

– Вы не знаете, что делал там мой брат?

– Боюсь, что нет. Но почему бы вам не спросить мать-настоятельницу? Прекрасная женщина. Не сомневаюсь, что она будет рада помочь вам.

– У вас есть номер ее телефона?

Портье покачал головой:

– Нет. У сестер нет телефона. Они не любят, когда нарушают их уединение.

По обе стороны от высоких железных ворот стояли похожие на часовых высокие кипарисы. Габриель нажал кнопку звонка, и в это мгновение порыв холодного ветра с озера вихрем ворвался во двор и тронул ветви оливковых деревьев. Через секунду появился старик в черном замасленном комбинезоне. Когда Габриель сказал, что хочет поговорить с матерью Винченцей, старик молча кивнул и скрылся в монастыре, но вскоре вернулся, снял цепь с ворот и жестом пригласил Габриеля следовать за ним.

В холле гостя встретила монахиня с округлым лицом под серым с белым капюшоном и твердым взглядом из-за толстых стекол очков. Стоило Габриелю упомянуть имя Бенджамина, как ее лицо расплылось в радушной улыбке.

– Да, конечно, я его помню, – сказала она, беря Габриеля за руку. – Такой милый человек. Такой интеллигентный. Я вспоминаю его с большим удовольствием.

Услышав о том, что случилось с профессором Штерном, мать Винченца перекрестилась и задумчиво сложила руки под подбородком. Ее большие глаза наполнились слезами. Она взяла Габриеля за локоть.

– Пойдемте со мной. Вы должны все мне рассказать.

Возможно, сестры обители Бренцоне и дали обет бедности, но сам монастырь, несомненно, владел одним из самых дорогих объектов недвижимости на территории Италии. Общая комната, в которую привели Габриеля, представляла собой большую прямоугольную галерею с расставленной в виде отдельных уголков мебелью. Через высокие окна гость видел террасу и балюстраду и яркий ноготь поднимающейся над озером луны.

Они расположились в креслах у окна. Мать-настоятельница позвонила в маленький колокольчик и, когда в комнату вошла молоденькая монахиня, попросила принести кофе. Женщина кивнула и удалилась совершенно беззвучно, как будто ее монашеское платье было подбито бобровым мехом.

Габриель рассказал о смерти Бенджамина, старательно опуская наиболее мрачные подробности, чтобы не шокировать мать-настоятельницу. Тем не менее, пожилая женщина то и дело тяжело вздыхала и крестилась. К тому времени, когда он закончил, она пребывала в состоянии крайнего расстройства. Крошечная чашечка сладкого эспрессо, принесенного молоденькой монахиней, похоже, помогла ей успокоиться.