Дэниел Сильва - Исповедник

– Спасибо.

Женщина налила кофе из кофеварки, положила сахар, не спрашивая гостя о его предпочтениях, и передала чашку. На его пальце она заметила следы краски. Габриель отправился в гетто сразу после разговора с Тьеполо и не успел как следует вымыть руки.

– Вы художник?

– Не совсем. Я реставратор.

– Как интересно. Над чем работаете сейчас?

– Участвую в проекте восстановления церкви Святого Захарии.

Она улыбнулась:

– Это одна из моих любимых церквей. И над чем же именно трудитесь? Уж не над Беллини ли?

Габриель кивнул.

– Вы, должно быть, хороший мастер.

– Мы с Беллини, можно сказать, давние друзья, – скромно пояснил он. – Сколько людей собирается сейчас на Маарив?

– Обычно несколько стариков. Когда чуть больше, когда чуть меньше. Иногда по вечерам в синагоге нет никого, кроме рабби. Он же убежден в том, что день прекращения вечерней службы станет последним днем существования общины.

В этот момент в комнату вошел раввин. И снова Габриеля удивила его относительная молодость. Священник был примерно одного с ним возраста, энергичный и бодрый, а из-под узкополой шляпы струилась грива седых волос. Он крепко пожал протянутую руку и оценивающе посмотрел на Габриеля через стекло очков в стальной оправе.

– Я раввин Цолли. Надеюсь, моя дочь любезно приняла гостя в мое отсутствие. Последние несколько лет она провела в Израиле, и это не лучшим образом сказалось на ее манерах.

– Она была вполне любезна, но не сказала, что вы ее отец.

– Вот видите? Вечно у нее на уме какие-то проказы. – Раввин повернулся к дочери: – Ступай домой, Кьяра. Посиди с матерью. Мы не задержимся надолго. Идемте, синьор Дельвеккио. Думаю, в моем кабинете вам будет удобнее.

Женщина надела плащ и посмотрела на Габриеля:

– Меня очень интересует искусство реставрации. Хотелось бы взглянуть на Беллини. Можно мне как-нибудь заглянуть к вам в церковь, понаблюдать, как вы работаете?

– Ну вот опять, – вздохнул раввин. – Никакой обходительности. Все напрямик. Какие уж тут манеры.

– Я с удовольствием покажу вам алтарь. Сообщу, когда это будет удобно.

– Вы всегда можете застать меня здесь. Чао.

Раввин Цолли проводил Габриеля в свой кабинет с просевшими под тяжестью книг полками. В основном здесь была представлена иудаистская литература, причем, судя по разбросу представленных языков, раввин, как и Габриель, мог считаться полиглотом. Они сели в кресла, и раввин начал с того, на чем они закончили.

– Вы упомянули, что хотели бы поговорить о евреях, нашедших во время войны убежище в монастыре Святого Сердца в Бренцоне.

– Верно.

– Мне показалось интересным, что вы сформулировали вопрос именно так.

– Что же здесь странного?

– Дело в том, что я посвятил жизнь изучению и сохранению истории евреев в этой части Италии и никогда не сталкивался со свидетельствами того, что им предоставляли убежище в названном вами монастыре. Собственно, материалы, попадавшие мне на глаза, скорее позволяют предположить обратное: евреи попросили убежище и получили отказ.

– Вы абсолютно в этом уверены?

– Я уверен в этом настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным в подобной ситуации.

– Одна из монахинь рассказала, что во время войны в монастыре укрывалось около дюжины евреев. Она даже показала мне подвальные помещения, в которых они жили.

– Как зовут эту добрую женщину?

– Мать-настоятельница Винченца.

– Боюсь, мать-настоятельница сильно ошибается. Или, что гораздо хуже, намеренно вводит вас в заблуждение, хотя я и не решился бы выдвинуть такое обвинение против человека ее духовного звания.

Габриелю вспомнился поздний телефонный звонок в его номер в отеле.

Мать Винченца лжет вам, как лгала и вашему другу.

Раввин подался вперед и положил руку на плечо гостю.

– Скажите, синьор Дельвеккио, какой интерес представляет для вас это дело? Чисто академический?

– Нет, это личное дело.

– Тогда вы не будете возражать, если я задам вам личный вопрос? Вы еврей?

После некоторого колебания Габриель ответил, не солгав.

– Много ли вам известно о том, что произошло в годы войны? – снова спросил раввин.

– Мне стыдно в этом признаться, но мои знания определенно недостаточны.

– Поверьте, я к этому привык. – Раввин тепло улыбнулся. – Вам нужно кое-что увидеть.

Они пересекли темную площадь и остановились у ничем не приметного жилого дома. За открытым окном какая-то женщина готовила ужин в маленькой кухне. В соседней комнате три старушки сидели перед включенным телевизором. Над дверью Габриель заметил дощечку с надписью: «Израильский дом призрения». Здание было еврейским приютом.

– Прочитайте вот это.

Раввин зажег спичку и поднес к мемориальной табличке. Приют был основан в память о евреях, арестованных немцами и депортированных во время войны. Раввин погасил спичку и посмотрел на старых евреек.

– В сентябре тысяча девятьсот сорок третьего года, незадолго до падения режима Муссолини, немецкая армия оккупировала всю северную часть полуострова. Через несколько дней глава здешней еврейской общины получил распоряжение СС составить и передать немцам список всех проживающих в Венеции евреев.

– И что же он сделал?

– Он предпочел совершить самоубийство, предварительно оповестив общину, что времени почти нет. Сотни человек покинули город. Многие нашли убежище в церквах, монастырях или в домах простых итальянцев. Некоторые попытались перейти швейцарскую границу, но их не пропустили.

– И никто не нашел убежища в Бренцоне?

– У меня нет никаких доказательств того, что евреи из Венеции или, если на то пошло, откуда-то еще, скрывались в монастыре Святого Сердца. Напротив, в нашем архиве имеются письменные показания одной семьи, которая обратилась в этот монастырь, но получила отказ.

– Кто же остался в Венеции?

– Старики. Больные. Бедные, не имевшие средств, чтобы пуститься в путь или дать взятку. Ночью пятого декабря в гетто вошли итальянские полицейские и фашистские банды. Сто шестьдесят три человека были арестованы. Жителей подняли с кроватей и посадили на грузовики. Их отправили сначала в лагерь Фоссоли, а потом, в феврале, перевели в Аушвиц. Оттуда живым никто не вышел.

Раввин взял Габриеля за локоть, и они вместе медленно двинулись по краю площади.

– Облаву на римских евреев устроили двумя месяцами раньше. В пять тридцать утра шестнадцатого октября на территорию гетто ворвались более трех сотен эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова». Переходя от дома к дому, они стаскивали евреев с постелей и загоняли в грузовики. Сначала их временно разместили в бараках военного училища примерно в полумиле от Ватикана. Некоторым из эсэсовцев захотелось увидеть купол большой базилики, и по их желанию маршрут был соответственно изменен. Когда конвой проходил мимо площади Святого Петра, некоторые из сидевших в кузовах грузовиков несчастных умоляли папу римского спасти их. Все указывает на то, что он был прекрасно осведомлен о случившемся в то утро в гетто. В конце концов, эти ужасные события разворачивались у него под окнами. Но он и пальцем не пошевелил.