Дэниел Сильва - Исповедник

Последовало долгое молчание. Я не могла заглянуть в соседнюю комнату, но представляла себе, что там происходит. Я думала, что епископ Лоренци, возмущенный столь чудовищной речью, вот-вот поднимется из-за стола и обрушится на человека из Берлина со всей силой праведного гнева, что он заклеймит нацизм, войну и преследования евреев. Но услышала совсем другое.

– Как вы хорошо знаете, герр Лютер, мы, члены «Крус Вера», оказывали всяческую помощь национал-социализму в его крестовом походе против большевиков. Мы действовали незаметно, но эффективно, стараясь скорректировать политику Ватикана таким образом, чтобы она отвечала нашей общей цели: освобождению мира от заразы большевизма. Я не могу давать инструкции папе, как вести себя в той или иной ситуации. Могу лишь предложить ему мой настоятельный совет и надеяться, что он его примет. Вам же я скажу так: в настоящий момент он вообще не склонен говорить что-то по данному вопросу. Папа полагает, что любой протест лишь обострит ситуацию в германской католической пастве. Он не испытывает никакой симпатии к евреям и считает, что они сами во многих отношениях повинны в нынешней катастрофе. Ваши мысли по поводу будущего Палестины дают мне дополнительный веский аргумент. Не сомневаюсь, что его святейшество выслушает меня с большим интересом. Одновременно я прошу не подталкивать папу в определенном направлении, дабы не вынуждать его к выражению неодобрения.

– Что ж, епископ Лоренци, я весьма доволен вашими ответами и вашим мнением. Вы еще раз доказали, что являетесь настоящим другом немецкого народа и верным союзником в нашей борьбе с евреями и большевиками.

– К счастью для вас, герр Лютер, в Ватикане есть и другой верный друг немецкого народа, человек, занимающий куда более важный пост. Он примет во внимание то, что я скажу. Что до меня лично, то я избавился бы от них с превеликим удовольствием.

– За это надо выпить!

– Полностью разделяю ваше мнение. Сестра Регина?

Я вошла в комнату. Ноги у меня дрожали.

– Принесите нам бутылку шампанского, – сказал мне по-итальянски епископ и тут же добавил: – Нет, две бутылки. Сегодня у нас праздник.

Через минуту я вернулась с двумя бутылками шампанского. Одна пролилась мне на платье, когда я вытащила пробку.

– Я же говорил, что она простая деревенская дурочка, – сказал епископ. – Должно быть, встряхнула, пока несла.

Остальные рассмеялись, а я только стояла и улыбалась, делая вид, что не понимаю, над кем они потешаются. Когда я уже собралась уходить, епископ Лоренци сказал:

– Почему бы вам не выпить с нами, сестра Регина?

– Я не могу, ваша милость. Нам не полагается.

– Чепуха!

Он повернулся к герру Лютеру и спросил, не будет ли тот возражать, если я выпью вина.

– Да, да! – закричал герр Лютер. – Я настаиваю.

Я стояла там в моем залитом шампанским платье и пила вместе с ними, притворяясь, что не понимаю, почему они веселятся и с чем себя поздравляют. А потом, когда уходила, даже пожала руку убийце по имени Лютер и поцеловала перстень его сообщника, епископа Лоренци.

Вернувшись к себе, я записала все, что слышала, и легла, но так и не смогла уснуть до рассвета. Это была самая страшная ночь в моей жизни.

Я пишу это все сейчас, сентябрьским вечером 1947 года. Завтра у меня свадьба. День, которого я никогда не хотела. Я выйду замуж за человека, которого уважаю и к которому привязана, но я не люблю его по-настоящему. Я выхожу замуж, потому что так легче. Разве могла я сказать им действительную причину своего ухода? Кто бы мне поверил?

Я не собираюсь ни рассказывать кому-либо об этом, ни показывать кому-либо этот документ. Постыдный документ. Гибель шести миллионов лежит на моей совести тяжким камнем. Я знаю, и я молчу. Они приходят ко мне ночами, в полосатых робах, с изнуренными лицами, и спрашивают, почему я ничего не сказала в их защиту.

У меня нет ответа. Я была простой монахиней. Они – самыми могущественными людьми в мире.

Что я могла сделать? Что мы все могли сделать?

Кьяра неуверенно поднялась и направилась в ванную. Судя по донесшимся оттуда звукам, ее вырвало. Антонелла Губер сидела неподвижно, с пустыми, влажными глазами. За окном ветер терзал сад. Габриель смотрел на лежащие на ее коленях листы, испещренные ровным, аккуратным почерком сестры Регины Каркасси. Слушать рассказ монахини было тяжело, мучительно больно, но теперь в Габриеле поднималась гордость. Какой удивительный документ эти пожелтевшие страницы. То, что он узнал, не стало для него откровением. Разве старик Личио не рассказал ему о сестре Регине и Лютере? Разве Алессио Росси не рассказал о двух пропавших без вести священниках из Ватикана, работавших во время войны в германском отделе секретариата, Феличи и Манцини? Разве сестра Регина не назвала этих же самых священников как сопровождавших епископа Себастьяна Лоренци, официального представителя Ватикана, члена «Крус Вера», друга Германии?

К счастью для вас, герр Лютер, в Ватикане есть и другой верный друг немецкого народа, человек, занимающий куда более важный пост.

Вот оно, объяснение необъяснимого. Почему папа Пий XII хранил молчание перед лицом величайшего в истории массового убийства? Потому что Мартин Лютер убедил влиятельного сотрудника секретариата, члена тайного ордена «Крус Вера» в том, что папское осуждение холокоста неизбежно приведет к созданию еврейского государства в Палестине и контролю евреев над христианскими святынями? Если так, то становится понятным, почему «Крус Вера» столь отчаянно пытается сохранить в тайне совещание в Бренцоне, ведь оно связывает орден, а следовательно, и саму церковь с убийством шести миллионов евреев в Европе.

Вышедшая из ванной с покрасневшими глазами Кьяра села на диван рядом с Габриелем. Антонелла Губер перевела взгляд на девушку.

– Вы ведь еврейка, верно?

Кьяра кивнула и гордо подняла голову.

– Я из Венеции.

– Там была жуткая облава, да? В то время, как моя мать жила за стенами монастыря Святого Сердца, нацисты и их пособники охотились на евреев Венеции. – Женщина посмотрела на Габриеля. – А вы?

– Моя семья из Германии.

Он не стал ничего добавлять. Незачем.

– Могла ли моя мать чем-то помочь им? – Антонелла снова взглянула на дверь. – Я тоже виновата? Разве грех матери не лежит и на мне?

– Я не верю в коллективную вину, – сказал Габриель. – Что касается вашей матери, то она ничего не могла сделать. Даже если бы она ослушалась приказа и рассказала о встрече в Бренцоне, это ничего бы не изменило. Герр Лютер был прав. Машина убийства была запущена, и остановить ее могло только поражение Германии. Да ей бы и не поверили.

– Может быть, ей и теперь никто не поверит.