Нельсон Демилль - Собор

Ответ Морин последовал мгновенно, они оба за словом в карман не лезли:

– Думаю, потому, что народу легче согласиться на то, что им будут управлять его же собственные некомпетентные политики, чем некомпетентные иностранцы.

Бакстер откинулся назад и скрестил руки на коленях.

– Пожалуйста, не забывайте, что часть населения Северной Ирландии – протестанты, которые считают, что именно Дублин, а не Лондон является иностранной столицей.

Лицо Морин вспыхнуло.

– Эта жалкая кучка религиозных изуверов не признает ничего святого, кроме денег. Если они решат, что смогут управлять католиками сами, они тут же бросят вас. Каждый раз, когда они поют «Боже, храни Королеву» на своих дурацких ультрапротестантских сборищах, они перемигиваются друг с другом. Они считают, что Англия и англичане опускаются и деградируют, а ирландские католики пребывают в лени и пьянстве. Они считают себя избранниками Бога. И они непременно обманут вас, в то время как вы будете считать их своими верными союзниками. – Морин перевела дыхание и кинула на Бакстера такой же ледяной взгляд. – Промышленность в Белфасте держится только за счет крови английских солдат и правительственных подачек – разве вы не чувствуете, что находитесь в дурацком положении, сэр Гарольд?

Гарольд Бакстер резко бросил на стол салфетку.

– Правительство Ее Величества откажется от миллиона своих подданных в Ольстере – верных или неверных – не раньше, чем от Корнуолла или Суррея, мадам. Если это ставит нас в дурацкое положение, значит, так тому и быть. Извините.

Он встал и быстро направился к выходу. Морин посмотрела ему вслед и секунду спустя повернулась к сидящим за столом:

– Прошу прощения. Я не должна была заводить с ним спор.

– Неважно, – улыбнулась Маргарет Сингер. – Но я бы посоветовала вам не спорить с политиками из противоположного лагеря. Если мы станем называть русских громилами и бандитами, а после будем требовать освободить советских евреев из лагерей – такая тактика большого успеха нам не принесет, вы сами это знаете.

Халл кивнул, соглашаясь, и заметил:

– Вы, конечно, можете думать, что я не прав, но уверяю вас, англичане – это одна из наиболее порядочных наций в нашем беспокойном мире. Если вы хотите покончить с интернированием, то вам придется взывать именно к чувству порядочности. А с помощью ИРА этой дорогой идти невозможно.

– Мы вынуждены иметь дело с бесами, – добавила Маргарет. – В их руках ключи от лагерей.

Морин оставила этот легкий упрек без ответа: с хорошими людьми дело иметь намного труднее, чем с плохими.

– Благодарю за компанию. Извините, мне пора, – сказала она и встала из-за стола. К столу подошел посыльный.

– Мисс Мелон?

Морин медленно кивнула.

– Это для вас, мисс. – В руках посыльного был небольшой красивый букет свежих гвоздик. – Я поставлю их в вазу в ванной комнате, мадам. Здесь есть записка, может быть, вы хотите прочесть ее сейчас?

Морин заметила маленький темно-желтый конверт и вытащила его. На нем не было никакой подписи. Молодая женщина взглядом попросила разрешения у Маргарет и Халла прочесть адресованную ей записку, а затем вскрыла конверт…

Мысли Морин унеслись в Лондон, к событиям пятилетней давности… Они с Шейлой скрывались в надежной квартире у соседей-ирландцев в Ист-Энде. У них было секретное задание, их местонахождение знал лишь военный совет временной ИРА. Однажды утром торговец цветами доставил к их двери букет из английской лаванды и наперстянки. Хозяйка квартиры, ирландка, ворвалась в их комнату и бросила цветы на кровать.

– Тоже мне – секретная миссия называется! – прокричала она и в гневе плюнула на пол. – Какие же вы жалкие идиотки!

Морин и Шейла вскрыли прикрепленный к букету конверт и прочли письмо:

«Добро пожаловать в Лондон. Правительство Ее Величества надеется, что ваш визит будет приятным, и выражает уверенность, что вы получите удовольствие от посещения нашего острова и от гостеприимства англичан».

К письму была приложена обычная брошюра-путеводитель, необычной была лишь подпись: не какого-то туристического агентства, а военной разведывательной службы.

За всю свою жизнь Морин не чувствовала себя столь униженной и испуганной. Они с Шейлой выскочили из квартиры в чем были, даже ничего не накинув на себя. Несколько дней они скитались по паркам и лондонскому метро, не осмеливаясь выйти на какие-либо контакты, боясь, что выдадут себя. В конце концов, проведя две самые ужасные в жизни недели, они решились связаться с кем-нибудь из своих в Дублине.

И сейчас она вскрыла конверт, но пополам сложенный листок, что лежал там, вынимать не стала, а прочла ту часть, что виднелась:

«Добро пожаловать в Нью-Йорк. Надеемся, что визит будет приятным и что вы получите удовольствие от посещения нашего острова и гостеприимства людей».

Морин не хотелось полностью вынимать листок, чтобы прочитать подпись, но другого выхода не было. Резким движением она выхватила лист из конверта и увидела:

«Финн Мак-Камейл».

Морин заперла дверь своего номера на замок. Цветы уже стояли на туалетном столике. Она вынула их из вазы и пошла в ванную. В ярости изломав букет, она швырнула его в унитаз. В большом зеркале на стене она увидела отражение спальни с приоткрытой дверью в гостиную. Она быстро огляделась. Дверь в туалет также была открыта, но Морин помнила, что перед уходом закрыла ее. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы придать своему голосу уверенность, она громко произнесла:

– Брайен?

Из гостиной послышался звук какого-то движения. Колени Морин предательски задрожали, и она с силой сжала их.

– Флинн, черт тебя побери!

Дверь, ведущая в гостиную, стала медленно открываться.

– Мадам? – Из дверного проема на нее удивленно смотрела горничная. Морин с трудом перевела дыхание.

– Здесь есть еще кто-нибудь?

– Нет, мадам.

– А кто-нибудь был?

– Только мальчик, который принес цветы, мадам.

– Хорошо, идите.

– Да, мадам. – Горничная вывезла свой пылесос в коридор.

Морин пошла за ней вслед и закрыла дверь на ключ, потом села в кресло и уставилась на обои на стене. Ее удивляло собственное спокойствие. Ей даже захотелось, чтобы он вылез из-под кровати и улыбнулся своей странной улыбкой, что на самом деле вовсе даже не было улыбкой. Морин вызвала в своем воображении его образ – и вот он уже как будто стоит перед ней.

«Прошло безумно много времени, Морин», – сказал бы он. Он всегда так говорил после долгой разлуки.

Или нет, он спросил бы ее:

«Где мои цветы, девочка? Ты положила их в какое-то особенное место?»

«Да, в достаточно особенное, – ответила бы Морин. – Я спустила их в тартарары».