Таити Ямада - Лето с чужими

Больше половины зрителей встали и засеменили к выходу. Телесценарист ведь тоже, по сути, работает на зрителей. Хоть лиц он не видит, но смотреть, как зрители покидают зал, – сущий кошмар.

Тем временем объявили следующий номер, и на сцене появился другой юморист, лет пятидесяти пяти. Он уже сидел перед микрофоном, но вереницы зрителей по-прежнему тянулись к выходу.

– Спасибо за внимание, – крикнул артист удалявшимся спинам. Оставшаяся публика засмеялась. – Выход вон там. Автобус ждать не будет. Спасибо за внимание. – Затем он пал ниц: – Спасибо за внимание… – Да так слезливо. Но вышли еще не все. – Пожалуйста, вон туда – выход в ту сторону… – Он чуть не плакал. От досады даже прищелкнул языком: – Автобус «хато» [9] Автобус «хато» (ял. «голубь») – самая крупная в Токио сеть туристических маршрутов, где используются фирменные автобусы желтого цвета. – бог и царь. Вернетесь на родину, не забудьте похвастаться, что мельком видели и меня.

Тем временем зал утих. Теперь действительно остались редкие зрители.

– Вот как измывается над нами автобус «хато», – со вздохом сказал юморист. – Только по секрету, – понизил он голос. – Они – за полцены. По семьсот пятьдесят иен. На нос. Поэтому приезжает сразу целая куча, чему мы должны радоваться. Двое за одного полноценного. Вот и уходят раньше. Никакого сожаления. Как слышат «время», валят все сразу. Ненавижу. Пусть они меня простят, но я ненавижу все эти автобусы «хато».

Шутка явно не удалась, и зрители притихли. В этот момент раздался голос:

– Некоторые с автобуса еще остались.

Я обомлел. Юморист засуетился:

– Что, правда? Или шутите? Серьезно?

– Шутка, – сказал голос.

Зрители засмеялись.

– Зачем вы так… говорите? Чуть печенка не остановилась. Нет, не печенка, сердце. Мне нравится автобус «хато». Признаться, я его поклонник. Разве так можно? Когда стоит вопрос о выживании, нельзя заводить себе врагов. Нас автобус «хато», можно сказать, кормит. – Юморист залепетал. – Когда выходишь на сцену, а добрая половина уходит, не в обиду остающимся – отпадает всякое желание говорить.

Я передвинулся из глубины зала, с приставного стула на несколько рядов вперед.

– Не пугайте меня, – обратился ко мне юморист. – Только покажется, что заделал брешь в плотине, а тут опять движение. Думал, уходите. Собрался уже за рукав схватить. А вы передвинулись вперед. Спасибо и на том. Пожалуйста, не стесняйтесь – придвигайтесь еще. Хоть до того места, куда моя слюна долетает.

Зрители, глядя на нас с юмористом, засмеялись. А тот поменял тему – принялся мыть кости кочующей из программы в программу телебогеме.

Я пересел вовсе не для того, чтобы лучше его слышать. Вообще не стоило этого делать – ощущал я себя довольно глупо.

Я пересел, чтобы лучше видеть – но не артиста. На него я даже не смотрел. Я хотел получше разглядеть человека, сказавшего: «Некоторые с автобуса еще остались». С дальних рядов виднелась лишь его спина. А голосом и фигурой он походил на отца. На моего покойного отца. И я должен был увидеть его лицо в профиль. Мало ли кто на него похож. Отец погиб в тридцать девять, сейчас ему было бы семьдесят пять. Если б я разглядел его в каком-нибудь старце, еще можно понять. Но здесь сидел тридцатилетний мужчина. Неспроста это. Чтобы не сильно выделяться, я принялся хохотать вместе с окружающими, но слов юмориста почти не слышал. Я просто хотел убедиться. Голос удивительно похож на отцовский. Со спины – так просто вылитый он. Поэтому нужно увидеть его лицо. Точнее, увидеть лицо и убедиться, что это не он. Не может ведь все так сойтись. В отчаянии я всего лишь хотел успокоиться.

Юморист закончил.

Я посмотрел в ту сторону. Там сидел отец. В профиль – как две капли похожий на отца при жизни. Я сразу же отвел взгляд и подумал: «Бывает же, встречаются на свете двойники».

Объявили следующий номер, и на сцену вышел цирковой дуэт.

Посмотреть еще раз на лицо того мужчины мужества больше не оставалось. Я видел его всего секунду. При этом – издалека. Как я мог быть уверен, похож он или нет? Пожалуй, если посмотреть в фас, выяснится, что это не он. И такое часто бывает.

Я с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на него слишком пристально. Моего отца уже давно нет в живых, какой смысл что-то проверять?

Циркач поставил на кончик упертой в лоб трости мяч и пытался удержать равновесие. Сдвинулся влево, сделал несколько шагов вправо.

Чтобы развеять сомнения, я еще раз посмотрел на мужчину.

И вдруг он тоже взглянул на меня.

Я оторопел. Он еле заметно улыбнулся и слегка кивнул. Меня проняла дрожь. Я отвел глаза.

Почему он посмотрел на меня? Почему улыбнулся и дружелюбно кивнул?

Да потому, что меня высмеял юморист. Просто хотел посмотреть, что делает тот человек, и наши взгляды сошлись. «Как, нравится?» Его легкая улыбка примерно это и означала. Веселый человек. У жулика с улицы тоже была веселая улыбка. Хорошо в Асакусе, пока здесь остаются такие люди.

Кстати, о лице того мужчины в фас. Я его не узнал.

Ещё бы – потерять отца в двенадцать лет. Не могу же я досконально помнить черты его лица. Похож-то похож, но насколько – судить трудно. Я только хочу сказать, что он – вылитый отец из моей памяти. И в профиль, и в фас он вроде бы – отец, но именно поэтому им быть и не может. Выступление окончилось. Раздались вялые аплодисменты.

Чего разволновался? Другой бы на моем месте так и подумал. Человек улыбнулся, а я отвел глаза. Он мог обидеться.

– Привет, – раздалось рядом со мной.

Я поднял голову – в проходе стоял тот мужчина и смотрел на меня так, будто хотел сказать: пошли отсюда.

– Это вы мне? – Голос у меня дрожал. Нет, правда – очень похож на отца.

Мужчина, не дожидаясь моего ответа, побрел к выходу. Его спина как бы говорила: «Чего сидишь? Пойдем».

Объявили следующий номер.

Я встал и пошел за ним.

Человек стоял посреди опустелого квартала кинотеатров. Когда я вышел, он сказал:

– Не люблю я… вон этого, – и ткнул пальцем в афишу. Из колонок заверещал «вон этот» юморист.

– Я тоже… не очень.

– Точно, – зашагал мужчина. – На гвоздь программы он не тянет.

Мы направлялись к Международной улице.

– Пойдем к нам?

– Что?

– К нам домой.

Он подтянул брюки.

– А можно?

– Конечно. Ну, ты даешь… – Моложе меня лет на десять, а тыкает мне… – Асакуса. Рано смеркается – делать-то нечего. После десяти куда деваться?

Вышли на Международную улицу. Постояли у светофора. Обычная улица. Хотя раньше она казалась мне проспектом. Машин мало.

– Часто приезжаешь?

– Что?

– В Асакуса?

– Иногда.

– А-а.

Мужчина шустро зашагал по переходу. Я – следом, такие люди не нравятся, но расставаться с ним не хотелось. Переходя дорогу, он пошарил в карманах штанов.