Дин Кунц - Ключи к полуночи

Единственное, что она произнесла, было:

— Продолжайте.

— Вы все еще не можете определить ему место в вашей жизни?

— Я никогда не встречалась с ним.

— Я думаю, вы знаете его также хорошо или даже лучше, чем кто бы то ни было.

— Вы ошибаетесь.

Водитель такси попытался проскочить на меняющийся свет светофора, но потом решил не рисковать и нажал на тормоза. Когда машина остановилась, он взглянул на Алекса и, виновато улыбаясь, извинился.

Алекс опять повернулся к Джоанне:

— Возможно, я привел недостаточно деталей для того, чтобы освежить вашу память. Позвольте мне еще рассказать о Томасе Шелгрине.

— Смело продолжайте. Я хочу знать, к чему вы ведете, — сказала Джоанна. — Но я еще раз повторяю, у меня нет никаких воспоминаний, связанных с этим человеком, чтобы освежать их.

— Когда Шелгрину было двенадцать или тринадцать лет, его отец умер. Его семья имела достаток ниже среднего уровня, а оставшись без кормильца, совсем впала в откровенную бедность. Тому Шелгрину с трудом удалось окончить колледж и получить степень управляющего производством. Вскоре по окончании, когда ему было около двадцати, он завербовался в армию, и в первых же рядах войск Объединенных Наций был заброшен в Корею. Это был август 1950-го. Где-то в сентябре, после захвата Иншона, он был схвачен корейскими коммунистами. Вы знаете что-нибудь о Корейской войне?

— Только то, что она была.

— Одним из самых любопытных и волнующих аспектов было то, как вели себя американские военнопленные. Во время обеих мировых войн все наши солдаты, попавшие в плен, упорно продолжали вести борьбу. Их было трудно содержать в заключении: они устраивали заговоры, сопротивлялись, разрабатывали побеги. В Корее все было по-другому. С помощью жестоких физических расправ и тонко разработанных идеологических методик, а может, свою роль сыграл и продолжительный психологический стресс, как бы то ни было, но коммунистам удалось сломить дух наших солдат. Немногие пытались бежать, а тех, кому действительно удалось спастись, можно пересчитать по пальцам. Шелгрин был одним из немногих, кто отказался от покорности и сотрудничества. Через семь или восемь месяцев после заключения ему удалось бежать из концентрационного лагеря и чудом добраться до войск ООН. Позже он написал, имевшую большой успех, книгу о своих военных приключениях. Весь этот жизненный опыт дал ему приличный политический капитал, очень пригодившийся несколькими годами позже. Шелгрин был героем войны во времена, когда это что-нибудь да значило, и он использовал это для завоевания каждого поистине бесценного голоса.

— Я никогда не слышала о нем, — сказала Джоанна.

Когда такси пробиралось по запруженной машинами улице Хорикава, Алекс сказал:

— Немного терпения. Эта история становится значительно более интересной и имеющей отношение к делу. Когда Шелгрин демобилизовался, он женился и стал отцом. Пока он был в плену, его мать умерла, и молодой Том получил небольшое наследство: что-то около 30 000 долларов, что по тем временам было более, чем скромно. Он сложил эти деньги вместе со своими сбережениями и тем, что удалось занять — его репутация героя войны помогала ему договариваться и с банкирами — и приобрел лицензию на торговлю "фольксвагенами", построил автосалон и огромный гараж. Через пару лет дело Тома расширилось, он стал продавать "рено", "триумфы" и "ягуары", затем также успешно стал заниматься и другими видами бизнеса, и к концу 50-х Шелгрин был богатейшим человеком. Он занимался благотворительностью и в своих кругах прослыл филантропом, и, наконец, в 1958-м году выдвинул свою кандидатуру в качестве конгрессмена. Как я уже сказал, в тот первый раз он проиграл, но в 60-м вернулся и победил. В 62-м он был перевыбран и в 64-м избран в Сенат, и с тех пор он на этом посту и поныне.

Джоанна прервала его:

— Повторите имя, которым вы назвали меня?

— Лиза Шелгрин.

— Да. И какое отношение она имеет ко всему этому?

— Она была единственным ребенком Томаса Шелгрина.

Джоанна широко открыла глаза и уставилась на него, будто ожидая, что он рассмеется, но он даже не улыбнулся, и она с чувством неловкости поерзала на сиденье. И снова Алекс не почувствовал лжи в ее ответе. Она была удивлена.

— Вы хотите сказать, что я дочь этого человека?

— Да. По крайней мере, я верю, что девять из десяти это так.

— Невозможно.

— Но откуда вы знаете...

— Я знаю, чья я дочь.

— Или вам кажется, что вы знаете.

— Моими родителями были Роберт и Элизабет Ранд.

— И они умерли в результате несчастного случая возле Брайтона.

— Да. Много лет тому назад.

— И у вас нет живых родственников.

— Вы что думаете, я говорю не правду?

Водитель уловил в ее голосе нотки враждебности. Он бросил на них взгляд в зеркальце заднего обзора, а затем стал смотреть прямо вперед, из вежливости напевая вместе с радио чуть громче, чтобы не подслушать, даже если он и не знал языка.

— Джоанна, вы воспринимаете все в штыки.

— С чего вы взяли?

— У вас нет причины сердиться на меня.

— А я и не сержусь, — резко произнесла Джоанна.

— По вашему тону этого не скажешь.

Она не ответила.

— И вы боитесь того, к чему я все это веду, — добавил Алекс.

— Это смешно. И вы не ответили на мой вопрос: вы думаете, что я говорю не правду?

— Нет, я не могу обвинить вас в этом. Я только...

— Тогда в чем вы обвиняете меня?

— Ни в чем, Джоанна, если вы...

— А я чувствую себя так, как будто вы обвиняете меня.

— Извините, я не хотел произвести на вас такое впечатление. Но вы реагируете так, как будто я сказал, что вы виноваты в каком-либо преступлении. Я совершенно в это не верю. На самом деле, я думаю, что другие люди повинны в преступных действиях по отношению к вам. По-моему, вы — жертва.

— Жертва чего?

— Я не знаю.

— Кого?

— Я не знаю.

— Господи, да что же это! — закричала Джоанна, выйдя из себя, и, кажется, при этом она поняла всю неловкость своего поведения. Через боковое окно автомобиля она стала смотреть на проходящие по улице Шийо машины и мотоциклы, а когда снова повернулась к Алексу, уже держала себя в руках:

— Это невозможно. Но как бы то ни было, вы меня заинтриговали. Я должна знать, как вы пришли к столь странному выводу.

Алекс продолжал как ни в чем не бывало:

— Однажды ночью в июле 1972 года, летом, когда Лиза Шелгрин окончила первый курс Джорджтаунского университета, она исчезла с виллы ее отца на Ямайке, где находилась на каникулах. Кто-то проник в ее спальню через незапертое окно. И хотя повсюду были видны следы борьбы и пятна крови на постельном белье и на подоконнике, никто в доме не слышал ее криков. Стало ясно, что ее похитили, но никакого требования выкупа не было. Полиция считала, что она была похищена и убита. Сексуальный маньяк, решили они. С другой стороны, они не смогли найти ее тело, поэтому и не могли утверждать, что она мертва. По крайней мере, не сразу до того, как они провели тщательнейшее расследование. Имея дело с сенатором США, власти Ямайки делали все возможное, чтобы найти девушку. Через три недели Шелгрин потерял всякое доверие к полиции острова. Будучи сам из окрестностей Чикаго и по рекомендации одного из его друзей, кто пользовался услугами моей компании, Шелгрин попросил меня вылететь на Ямайку на поиски Лизы. Мои люди работали по этому делу в течение десяти месяцев, пока Шелгрин не сдался. Мои самые лучшие восемь или девять человек отдавали все время и силы, как и местные полицейские, чтобы выяснить на месте все, что можно. Для сенатора это было недешево, но он не скупился. В этом ему надо отдать должное. Он очень волновался о своей дочери. Но дело не продвигалось ни на йоту, задействуй мы хоть десять тысяч человек. Я имею в виду, что это дело было из нераскрываемых — идеальное преступление. Это было одно из двух крупных расследований, в которых мы потерпели полный провал, с тех пор как я взял дело в свои руки.