Бентли Литтл - Письма, несущие смерть

В течение месяца ответы шли непрерывным потоком.

Я вернулся в привычную колею, на проторенную дорожку. Семена, брошенные на страницы писем редактору, пробивались без моего участия, а если я вмешивался, разрастались в полномасштабную полемику. Я давно перерос «Макдоналдс» и «Бургер Кинг»; теперь бесплатные талоны мне присылали Международный дом блинов, «Дон Хосе» и «Блэк Ангус». По мере притока халявы мы с Доном, моим соседом по комнате, становились все дружнее, а вскоре у меня уже был целый круг новых друзей, с которыми я посещал концерты и клубы, бары и стриптиз, и все благодаря моим письменным жалобам.

Несколько тщательно подобранных хвалебных слов обо мне в студенческий магазин, где я работал; несколько негативных замечаний о моих коллегах, и я продвинулся по служебной лестнице от складского служащего до дежурного администратора.

Я, как наркоман, не мог остановиться. Несмотря на то, что я сделал с отцом, несмотря на то, что предыдущие мои действия привлекли внимание… чего-то… я упорно продолжал писать письма. Так я был создан, в этом было мое предназначение, и если раньше мне нравилась студенческая жизнь, то теперь я ее обожал . Я обрел популярность, мои оценки стали выше, а душа была умиротворена интеллектуальным и эмоциональным наслаждением от сочинения писем.

Все было правильно в этом мире.

Однако я пристально следил за своим почтовым ящиком.

Просто так. На всякий случай.

Музыка вызывает в моей душе определенный отклик. Когда я слушаю музыку, она уносит меня в прошлое. Не в то время, когда она была написана, а в то, когда она вошла в мою жизнь. Мелодия «Шесть жен Генриха VIII» Рика Уэйкмана вызывает во мне мысли не о 1972 годе, когда она увидела свет, а о 1984-м, когда я нашел этот альбом на домашней распродаже в Гарден-Гроув.

В том году я вышел на государственный уровень.

В письме в «Ньюсуик» я сделал выговор президенту за то, что считал несовместимым с его внешней политикой. Таковым было мое личное мнение, но еще я знал, что оно произведет впечатление на доктора Эмерика, чей следующий курс я тогда посещал. Мое письмо напечатали на самом видном месте с заголовком, и, хотя два письма пониже были на ту же тему, именно мое вызвало на следующей неделе ядовитые отклики, включая один из Госдепартамента, официально проясняющее мои, по его мнению, ошибки и неверные оценки.

Не на того напали. Я отстрелялся двумя письмами: одним под своим именем и другим под псевдонимом, выставив всех несогласных со мной читателей идиотами, а чиновника госдепартамента — фашиствующим ничтожеством.

Два дня спустя в моей корреспонденции оказалось срочно доставленное письмо.

От президента США.

Не формальный ответ на официальном бланке, а личное, написанное от руки послание на листе из блокнота с подписью самого Рональда Рейгана:

Уважаемый Джейсон!

Я прочитал в «Ньюсуик» Ваше письмо с критикой моей внешней политики. Конечно, я совершенно не согласен с Вашей точкой зрения, однако Ваши аргументы и тон Вашего письма, такой естественный и изящный, произвели на меня сильное впечатление. Вы прекрасный корреспондент, и я восхищаюсь Вашим эпистолярным талантом. Письмо под псевдонимом в защиту Вашего первого письма столь же вдохновенно и остроумно. Я здорово над ним посмеялся…

У меня сердце упало. Я был смущен и потрясен до глубины души, словно меня застали за мастурбацией.

Он распознал мое фальшивое письмо?

Не знаю, как ему это удалось, но распознал. Рейган каким-то образом почувствовал подлог и уличил меня. По всем признакам, парень был не из самых смышленых и все же ухватил то, что не заметил ни один из церберов «Ньюсуик».

Да и его собственное письмо было вполне приличным. Я стал читать дальше:

…Приглашаю Вас в Белый дом. Думаю, нам есть о чем поговорить. Я, конечно, не могу Вам предложить полетать на президентском самолете (ха-ха), но, если Вы приедете в Вашингтон, с удовольствием предоставлю Вам на пару ночей спальню Линкольна. Предполагаю, мы с Вами поладим.

И подпись: Ронни.

Я перечитал письмо. А потом еще раз. И еще. Я не знал, что и думать, не знал, что делать дальше. Я обдумал предложение президента, взвесил все за и против, обсудил с Доном и доктором Эмериком и несколькими новыми друзьями. Письмо президента потрясло всех. Надвигались весенние каникулы, а у меня были купоны на бесплатные номера в разных сетевых отелях. Только я не был уверен в том, что хочу ехать. Проблема (хотя я никому не собирался в этом признаваться) заключалась в том, что я не умел говорить так же хорошо, как писать письма. В письмах я мог дискутировать с лучшими, но в личной беседе с чиновниками из Вашингтона боялся показаться умничающим дураком, каким и был на самом деле.

Доктор Эмерик все же убедил меня ехать. Мы разговаривали в его кабинете на верхнем этаже здания гуманитарных наук. Он подошел ко мне, оперся обеими руками о подлокотники моего кресла и сквозь спутанные волосы, покрывавшие его лицо, посмотрел мне прямо в глаза.

— Это твой шанс сказать правду власти. Не упускай его. Ты можешь что-то изменить.

Не отводя глаз, я кивнул:

— Хорошо.

Однако я не поехал.

Дон пытался увязаться со мной, но я предпочел путешествовать в одиночку. Я сложил вещи в «додж дарт» и отправился на восток, не планируя маршрута, намереваясь просто вести машину, пока не устану и не захочу остановиться.

Мне показалось странным, что президент воспринял мои слова так серьезно. Черт побери, его ежедневно атаковали в прессе по всей стране. Его популярность резко падала, и множество людей, как и я, считало его политику губительной. Почему он выделил меня?

Думаю, я уже знал ответ на этот вопрос. По той же причине, по какой в ответ на свои жалобы я получал бесплатные купоны и билеты, тогда как других просто официально благодарили за высказанное мнение; по той же причине, по какой мои письма печатали в газетах, а другие — нет; по той же причине…

был убит мой отец

и я победил в борьбе с муниципалитетом. Потому что у меня был талант сочинять письма. Я доехал до самого Лас-Вегаса, а потом решил повернуть обратно.

В университет я вернуться не мог. Пока еще не мог. Дон и доктор Эмерик и все остальные ждали, что я смело и, возможно, по-донкихотски изложу свое мнение — наше мнение — президенту, поэтому, чтобы поддержать иллюзию, я должен был отсутствовать по меньшей мере неделю. Вернувшись в Калифорнию, я направился на север. Как и вначале, никакого плана у меня не было. В сумерках я добрался до Санта-Барбары и решил переночевать там.

Наутро, когда я выписывался из гостиницы, портье сказал, что для меня есть письмо. Это было невозможно. Я выбрал эту гостиницу наобум. Никто не знал, что я здесь. Однако клерк сунул руку под стойку и, можете не сомневаться, достал конверт с моим именем и номером комнаты.