Андреас Эшбах - Один триллион долларов

Джон растерянно смотрел на нее, не уверенный, что правильно ее понял.

– Я должен выйти на час?

– Да. Один час, потом назад. Лечь.

– Все понял, – кивнул он. – Нет проблем. – Он сел на матраце и заметил, что проблема все-таки есть. Ему пришлось откинуться на стену и подождать, пока в глазах угаснет темное мерцание. – Нет проблем, – повторил он тем не менее и поднялся на ноги. Потолок был слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и он вышел наружу, щурясь от яркого света.

– Я тебя звать, – сказала она.

– Хорошо, – Джон закивал и пошел, придерживаясь за остатки каменной стены высотой по пояс. К нему подошла кошка и стала тереться о ноги. Он чувствовал себя очень слабым и огляделся, ища, куда бы присесть. Дым ел глаза, они слезились, и он тер их тыльными сторонами ладоней. Дым шел от открытого огня неподалеку. На огне стояла помятая кастрюля, в ней что-то варилось, пахло овощами и кукурузой. Рядом лежали две шелудивые собаки, высунув языки. Появилась согбенная старуха, помешала варево и принялась ругаться – Джон не понял, то ли на него, то ли на собак. На всякий случай он встал и пошел дальше.

Это был настоящий поселок у подножия мусорной горы, деревня из жести, палаточной ткани и деревянных досок, построенная среди куч и отвалов. Джон с удивлением смотрел, как дети и взрослые, согнувшись, обыскивали склоны мусорных терриконов и находили то, что еще могло иметь применение; складывали металлолом в кучи, охраняемые другими членами этой причудливой армии собирателей мусора, расстилали картон и тщательно разбирали пластиковые мешки, извлекая на свет рваную одежду, старые аккумуляторы, бутылки, банки и прочий хлам. Старшие ходили в бейсболках и перчатках, дети были в джинсах и полосатых рубашках с короткими рукавами; вид у них был не особенно и бедный, скорее они походили на школьников, которые прогуливают уроки и проводят время, копаясь в мусоре.

Внезапно мужчины, женщины и дети оживились. Послышался рев мотора, все затрещало и захрустело, и на верхнем краю мусорного склона появился огромный мусоровоз. Он перестраивался в удобную позицию, а люди внизу спешили занять лучшие места. Потом с пронзительным скрежетом поднялся кузов мусоровоза, и его содержимое вывалилось под откос. Абсурдным образом это выглядело так, будто из мусорных баков опрокинулся рог изобилия, полный бесценных даров.

Тут же разгорелась битва за лучшие куски. Кому-то удалось урвать себе моток электрокабеля, другой оттаскивал в сторонку мешок с одеждой, третий схватил помятую микроволновку. Из отбросов выбирали бутылки, в дело шла любая деревяшка, жестяные банки сплющивали каблуком и набивали ими мешки и пакеты.

Только теперь Джон разглядел несколько грузных фигур, сидевших кто на штабеле матрацев, кто на растерзанном кресле в сторонке от всего происходящего, сборщики тащили к ним свою добычу, те ее взвешивали и давали за нее деньги. Каждый из этих вождей отвечал за свой материал – кто за металл, кто за пластик, одна объемистая женщина скупала стекло, а жирный мужчина – дерево. Итак, все здесь вращалось вокруг денег, как и всюду в мире. Может быть, если бы он начал допытываться, в конце концов выяснилось бы, что все эти люди роются в отбросах, выбирают и сортируют их для того, чтобы внести свою долю в его растущее состояние. Ему стало дурно – от вони, от этого места, от всего.

Кто-то призывно кричал. Джон не сразу понял, что этот зов обращен к нему.

– Иди, – махала рукой женщина, выйдя из хижины. Он поднялся, пошел по мусору и обломкам назад, перешагивая через коричневые, в нефтяных разводах, ручейки жижи, сочащейся из-под мусора. Он увидел, как за женщиной из хижины вышел мужчина, застегивая брюки, и понял, чем они занимались.

Горячка вернулась, он снова слег, опять лишив свою гостеприимную хозяйку заработков. Однажды он очнулся ночью, увидел зажженную свечу перед образом мадонны и хозяйку, страстно молившуюся богородице, и ему стало ясно, что она просит о его выздоровлении или хоть о каком-то приличном избавлении от него. Когда он проснулся днем, рядом с ним сидел мальчик, положив ему на лоб холодный компресс, и строго глядя на него.

– Как тебя зовут? – спросил Джон.

– Mande? – вопросом ответил мальчик. Ему было лет семь или меньше, на нем были шорты и грязная клетчатая рубашка.

Он увидел, что за дверным проемом на открытом огне что-то варится, и когда хозяйка принесла ему миску супа, голод оказался сильнее всех сомнений. Казалось, ей это понравилось, она улыбалась и дала ему добавки.

Горячка вернулась, но больше не терзала его, а лишь хотела доделать начатое и с каждым днем шла на убыль. Скоро он уже сидел рядом с ней, когда она варила, и смотрел на нее; она в это время непринужденно беседовала со своим ребенком, как будто присутствие Джона здесь было естественным делом. Время от времени они обменивались несколькими словами – на ее беспомощном английском или жестами. Он узнал ее имя: Мари-Кармен Бертье. Она даже смогла написать его на обрывке картона, и он аккуратно спрятал этот обрывок в карман.

– Я хочу выразить признательность, как только смогу, – сказал он ей, не зная, понимает ли она. – У меня в любом банке мира есть счет, можешь себе представить? Мне нужно только зайти и сказать, кто я такой, и я получу деньги. И тогда я все тебе возмещу. И не только возмещу.

Она помешивала варево и грустно улыбалась, когда он говорил.

Наконец он почувствовал себя достаточно крепким, чтобы уйти. Она сказала ему, что он должен пробираться на запад. Он еще раз поблагодарил ее и простился. Она осталась стоять у хижины, обвив себя руками, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся.

Когда он добрался до дороги, около него притормозил маленький грузовик, едущий со свалки, и взял его в кузов, груженный металлоломом. Грузовик мчался на адской скорости мимо бесконечных трущоб, через задымленные промышленные районы и безлюдные микрорайоны с высотными домами – Джону бы и дня не хватило, чтобы преодолеть такое расстояние пешком, но в какой-то момент ему пришло в голову, что он не имеет ни малейшего представления, куда они, собственно, едут, и не удаляется ли он в этом бешеном темпе от цели своего назначения. И что это была за цель? Он постучал по крыше кабины и показал шоферу, чтоб его высадили.

И, предоставленный самому себе, очутился на краю дороги, потерянный в этом городе, против которого Нью-Йорк казался вполне обозримым. Он помахал вслед удаляющемуся грузовику, из окна высунулась рука и тоже помахала ему.

Он огляделся. Высокие стены оград, облупившиеся рекламные щиты, зарешеченные окна. Редкие прохожие обходили его стороной, и когда он глянул на себя, то понял почему. Его некогда элегантный, сшитый по мерке светлый костюм свисал с него клочьями неопределенного цвета, на ногах были только рваные носки, зато как от него воняло – к этому он давно потерял всякую восприимчивость. До него вдруг дошло, что ему будет трудно доказать, что он самый богатый в мире человек.