Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин

Через десять минут Габриель спускался по лестнице с экземпляром «Мифа» под мышкой. Он на минуту приостановился в вестибюле и прочел то, что профессор нацарапал на титульном листе:

«Берегитесь цюрихских гномов… Эмиль Якоби».

В таком виде Габриель был запечатлен с помощью цифровой камеры дальнего действия мужчиной, который стоял у окна многоквартирного дома на противоположной стороне улицы. Часом раньше он сфотографировал прибытие Габриеля. В фотографиях не было необходимости – они были просто профессиональной добавкой. Вся беседа Аллона с Эмилем Якоби была уловлена парой чувствительных передатчиков, которые этот мужчина установил в квартире профессора полгода назад. Аллон пошел прочь, и наблюдатель, творческая натура, нащелкал еще несколько снимков. Затем он сел перед своим проигрывателем и прослушал пленку. Через полчаса упорного труда он завершил подробную запись встречи. Еще десять минут он проверял запись, затем закодировал отчет и отослал его по надежно защищенной электронной почте в Цюрих вместе с фотографиями Аллона.

Через тридцать секунд эта информация появилась на экране Герхардта Петерсона, который тотчас снял телефонную трубку и попросил о срочной встрече с герром Гесслером. Герхардт Петерсон не любил Эмиля Якоби, не любил его и герр Гесслер. Крестовый поход, предпринятый Якоби в одиночку против финансовой олигархии Швейцарии, стал утомительным и дорогостоящим. Оба решили, что пора разобраться с въедливым профессором.

На следующее утро, прежде чем уехать на работу, Герхардт Петерсон позвонил по телефону из своего уединенного кабинета. Разговор продолжался не более двух минут. Судьба Эмиля Якоби, нечистой совести Швейцарии, была решена с помощью перевода двухсот тысяч долларов в Женеву, на номерной счет, принадлежащий Антону Орсати. Герхардт Петерсон счел это очень правильным.

На другое утро, подъехав к вилле Анны Рольфе, Габриель с удовольствием обнаружил, что она охраняется по крайней мере четырьмя людьми: один стоит у калитки, второй – внизу, у окончания виноградников, третий – на уровне деревьев и четвертый торчит на вершине холма. Шамрон послал Рами, своего мрачного личного охранника, командовать этой группой. И Рами встретил Габриеля на подъездной дороге. Когда Габриель спросил, как Анна относится к появлению охраны, Рами закатил глаза: мол, скоро увидите.

Габриель вошел в дом и стал подниматься по лестнице, идя на звук скрипки Анны. Затем он постучал в дверь ее репетиционной комнаты и вошел, не дожидаясь разрешения. Она круто повернулась к нему лицом и обругала за то, что он прервал ее, а потом закричала, что он превратил ее дом в вооруженный лагерь. Она кричала все громче, а Габриель стоял, глядя вниз и щупая свои повязки. Они пропитались свежей кровью. Анна заметила это тоже. И, тотчас умолкнув, повела его к себе в спальню, чтобы сделать перевязку. Он не мог не смотреть на нее, пока она им занималась. Кожа на ее шее была влажной; струны скрипки проложили крошечные долинки на кончиках пальцев ее левой руки. Такой красивой он ее еще не видел.

– Отличная работа, – сказал он, осматривая свежие повязки.

– Я знаю, как бинтовать руки, мистер Аллон. У вас есть что рассказать мне о моем отце?

– Тут больше вопросов, чем ответов, и, пожалуйста, зовите меня Габриель.

Она улыбнулась:

– Мне пришла в голову одна мысль, Габриель.

Анна упаковала в нейлоновый рюкзак хлеб, сыр и холодную курицу для пикника. В последнюю минуту она добавила охлажденную бутылку вина, которую завернула в шерстяное одеяльце, прежде чем положить в мешок. Рами дал Габриелю «беретту» и пару мальчишек-охранников. Шагая по затененным дорожкам сосновой чащи с отряженными Рами спутниками, Габриель рассказал Анне про Париж. Он ничего не сказал ей о своих разговорах с Джулианом Ишервудом и Эмилем Якоби. Это подождет.

Деревья кончились и появились руины, прилепившиеся к крутому склону. Дикая коза прыгнула на большой осколок гранита, поблеяла на них, затем исчезла среди утесов. Габриель, взвалив на плечи рюкзак, шагал за Анной вверх по дорожке.

Он смотрел на ее ноги, на которых с каждым шагом наливались и растягивались мускулы, и думал о Лее. Вот так шагали и они в погожий осенний день двадцать пять лет назад – только горы были Голанские, а развалины – от крестоносцев. Лея рисовала, а Габриель только что вернулся из Европы, и призраки убитых им мужчин прогнали его желание заниматься творчеством. Он оставил Лею за мольбертом и полез на вершину холма. Над ним высились военные укрепления вдоль сирийской границы; внизу простиралась Верхняя Галилея и холмы южного Ливана. Он так погрузился в свои мысли, что не услышал, как подошла Лея.

«Они все равно придут, Габриель, ты можешь просидеть до конца своей жизни, глядя на них, но они рано или поздно все равно придут».

И, не поворачиваясь к ней, Габриель произнес: «Если бы я раньше жил тут, в Верхней Галилее, а теперь жил бы там, наверху, в лагере в Ливане, я бы тоже пришел сюда».

Хлопок развернутой Анной подстилки для пикника нарушил воспоминания Габриеля. Анна разостлала подстилку на залитой солнцем траве, как в тот день сделала это Лея, пока Габриель по обычаю открывал бутылку вина. Охранники Рами заняли свои позиции: один – на развалинах, другой – на дорожке ниже их. Когда Анна стала обгладывать кости курицы, Габриель показал ей фото мужчины, который оставил «атташе» с бомбой в галерее.

– Вы когда-нибудь его видели?

Она отрицательно покачала головой.

Габриель отложил фотографию.

– Мне нужно больше знать о вашем отце.

– Что именно?

– Любой факт, который поможет мне найти, кто убил его и забрал его коллекцию.

– Мой отец был швейцарским банкиром, Габриель, я знаю его как человека, но я почти ничего не знаю о его работе.

– Так расскажите мне о нем.

– С чего начать?

– Например, с его возраста. Вам тридцать восемь?

– Тридцать семь.

– Вашему отцу было восемьдесят девять. Это довольно большая разница в возрасте.

– Это легко объяснимо. Он был женат на другой женщине до моей матери. Она умерла от туберкулеза в войну. Он и моя мать познакомились десять лет спустя. Она была талантливой пианисткой. Она могла бы играть профессионально, но мой отец и слышать об этом не хотел. Музыканты, по его мнению, были чуть выше эксгибиционистов. Иногда я удивляюсь, что могло свести их вместе.

– А были дети от первого брака?

Анна отрицательно покачала головой.

– А самоубийство вашей матери?

– Это я нашла ее тело. – Она с минуту помедлила, затем произнесла: – Такое не забывается. Потом отец сказал нам, что у нее была депрессия. Я горячо любила маму, Габриель. Мы были очень близки. И мама вовсе не страдала от депрессии. Она не принимала никаких лекарств, не была под наблюдением психиатра. У нее менялись настроения, она была женщиной темпераментной, но не из тех, кто совершает самоубийство без причины. Что-то или кто-то вынудил ее лишить себя жизни. Только отец знал, что это было, и держал это в тайне от нас.