Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин

Произошло это после ужина. Лея нервничала на протяжении всего ужина, так как по телевизору, установленному над баром, показывали, как на Тель-Авив сыплются ракеты «Скад». Лея была хорошей израильтянкой: ей невыносима была мысль, что она ест пасху в милом маленьком итальянском ресторанчике в Вене, тогда как ее мать сидит в своей квартире в Тель-Авиве с заклеенными окнами и с противогазом на лице.

После ужина они прошли сквозь летевший снег к машине Габриеля. Он посадил Дани в детское креслице и пристегнул его, затем поцеловал жену, сказав ей, что будет занят допоздна. Это было задание от Шамрона: речь шла об иракском офицере безопасности, который строил планы убийства евреев. Этого он Анне Рольфе не сказал.

Когда он повернулся и пошел прочь, мотор в машине заработал не сразу, а зачихал, так как бомба, которую поставил Тарик, питалась от батареи. Он повернулся и крикнул Лее, чтобы она выключила мотор, но она, должно быть, не слышала его, так как вторично повернула ключ в замке.

Какой-то первобытный инстинкт, повелевающий защищать маленьких, побудил его кинуться сначала к Дани, но он был уже мертв – тельце его было разорвано на куски. Тогда Габриель бросился к Лее и вытащил ее из пылавшей машины. Она выжила, хотя лучше было бы, если бы этого не произошло. Теперь она жила в психбольнице на юге Англии, страдая от посттравматического синдрома – стресса и психотической депрессии. С той ночи в Вене она ни разу не разговаривала с Габриелем.

Этого он тоже Анне Рольфе не сказал.

– Вам было, наверное, трудно… вернуться в Вену.

– В первый раз – да.

– Где вы познакомились с вашей женой?

– В школе.

– Она была тоже художницей?

– Она была много лучше меня.

– Она была красивая?

– Очень красивая. Теперь она вся в шрамах.

– У нас у всех есть шрамы, Габриель.

– Не такие, как у Леи.

– Почему палестинец поставил бомбу под вашей машиной?

– Потому что я убил его брата.

Прежде чем она смогла задать еще вопрос, в паркинге появился грузовик «вольво» и помигал фарами. Габриель включил мотор и последовал за ним на край сосновой рощи за городом. Шофер выскочил из кабины и быстро открыл заднюю дверь. Габриель и Анна вышли из своей машины: Анна держала маленький ящик-сейф, Габриель – тот, в котором были картины. Он приостановился и швырнул ключи от машины далеко между деревьями.

Грузовик был заполнен мебелью для офиса: письменные столы, стулья, книжные полки, шкафчики для бумаг. Шофер сказал:

– Пройдите вперед, сядьте на пол и накройтесь дополнительными багажными покрышками.

Габриель пошел первым, перелезая через мебель, держа в руках ящик с картинами. Анна последовала за ним. В голове, у кабины, было ровно столько места, чтобы они могли сесть, подобрав ноги и упершись подбородком в колени. Когда Анна уселась, Габриель накрыл их обоих покрышкой. Тьма была абсолютная.

Грузовик, покачиваясь, выбрался на дорогу, и в течение нескольких минут они мчались по шоссе. Габриель чувствовал, как в дно машины летит из-под колес снег. Анна принялась тихонько напевать.

– Что вы делаете?

– Я всегда напеваю, когда мне страшно.

– Я не допущу, чтобы с вами что-то случилось.

– Обещаете?

– Обещаю, – сказал он. – А что вы напевали?

– Мелодию Лебедя из «Карнавала животных» Камиля Сен-Санса.

– Сыграете мне ее когда-нибудь?

– Нет, – сказала она.

– Почему нет?

– Потому что я никогда не играю для моих друзей.

Через десять минут – граница. Грузовик встал в очередь машин, дожидавшихся переезда в Германию. Он полз, покрывая по нескольку дюймов за раз, – включил скорость, затормозил, включил скорость, затормозил. Головы и Анны, и Габриеля качались туда-сюда, точно они были куклами. Всякий раз как нажимался тормоз, раздавался оглушительный взвизг; всякий раз, как включалась скорость, вырывались ядовитые дизельные выхлопы. Анна приложилась щекой к плечу Габриеля и прошептала:

– Вот теперь, боюсь, меня таки вырвет.

Габриель сжал ее руку.

По другую сторону границы их ждала другая машина – темно-синий «форд-фиеста» с мюнхенским регистрационным номером. Шофер грузовика Ари Шамрона высадил их и продолжил свой вымышленный путь неизвестно куда. Габриель переложил ящики-сейфы в багажник и поехал – по Е-41 в Штутгарт, затем по Е-52 в Карлсруе, затем по Е-35 во Франкфурт. В течение ночи он однажды остановился, чтобы экстренно позвонить по телефону в Тель-Авив, и коротко поговорил с Шамроном.

В два часа ночи они прибыли в голландский торговый город Дельфт, в двух-трех милях от побережья. Габриель не мог дальше ехать. У него жгло глаза, в ушах звенело от усталости. Через восемь часов паром отправится из Хок-ван-Холланд в английский порт Харвич и Габриель с Анной будут на нем, а пока ему необходимо лечь в постель и несколько часов отдохнуть, так что они поехали по улицам старого города в поисках отеля.

Габриель нашел отель на Вондельштраат, из окон которого был виден шпиль кирхи Ньюве. Анна занялась регистрацией у портье, а Габриель с двумя ящиками-сейфами ждал ее в крошечном зальце. Через минуту их провели по узкой лестнице в жарко натопленную комнату с остроконечным потолком и заостренным окном, которое Габриель тотчас открыл.

Он поместил ящики в шкаф, затем снял ботинки и растянулся на кровати. Анна проскользнула в ванную, и через минуту Габриель услышал приятный звук воды, плещущейся по эмали. В открытое окно дул холодный ночной воздух. Пропахший Северным морем, он ласкал лицо Габриеля. Он позволил себе закрыть глаза.

Через несколько минут из ванной вышла Анна. Ее появлению предшествовал сноп света; затем она протянула руку и выключила свет, и комната снова погрузилась во тьму, если не считать слабого отблеска уличных фонарей, светивших в окно.

– Вы не спите?

– Нет.

– Вы не поспите на полу, как в Вене?

– Я не могу пошевелиться.

Она откинула одеяло и залезла в постель рядом с ним.

Габриель спросил:

– Откуда вы знали, что пароль – «адажио»?

– «Адажио» Альбинони было первой вещью, которую я научилась играть. По какой-то причине оно стало любимым музыкальным произведением моего отца. – В темноте вспыхнула ее зажигалка. – Мой отец хотел получить прощение за свои грехи. Он хотел отпущения грехов. И готов был обратиться за этим к вам, но не ко мне. Почему отец не попросил у меня прощения?

– Он, наверное, не думал, что получит его.

– Это так прозвучало, словно вы говорите исходя из опыта. Ваша жена когда-либо прощала вас?

– Нет, не думаю.

– А как насчет вас? Вы когда-либо прощали себя?

– Я бы не назвал это прощением.

– А как бы вы это назвали?

– Приспособляемостью. Я приспособился к себе.