Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин

– Он все еще тут? – спросил Габриель.

– Наверху, в выставочном зале.

– Пошли.

– А что в этом ящике?

– Одну минуту, Джулиан.

Шамрон стоял в центре зала и курил свои вонючие турецкие сигареты, не обращая ни малейшего внимания на окружавшие его полотна Старых мастеров. Габриель видел, что старик углубился в воспоминания. Год назад, в этом самом зале, они запустили последнюю стадию операции, закончившуюся смертью Тарика аль-Хурани. Увидев Анну Рольфе, Шамрон просиял и тепло пожал ей руку.

Габриель поставил на пол ящик-сейф и поднял крышку. Затем он достал первое полотно, снял с него обертку и расстелил на полу.

– Бог ты мой! – прошептал Ишервуд. – Это же пейзаж Моне.

Анна улыбнулась:

– Подождите, вас ждет нечто лучшее.

Габриель достал второе полотно – автопортрет Ван Гога и расстелил его рядом с Моне.

– О великий Боже! – прошептал Ишервуд.

Затем появился Дега, затем – Боннар, затем – Сезанн и Ренуар. И так далее, пока все шестнадцать полотен не были расстелены во всю длину галереи. Ишервуд сел на диван, сжал виски пальцами и заплакал.

Шамрон сказал:

– Что ж, вступление сделано. Слово за тобой, Габриель.

Анна все это уже слышала, пока они ехали из Цюриха до границы с Германией, поэтому она отошла и стала утешать Ишервуда, а он все смотрел и смотрел на картины. Габриель рассказал все, что узнал об Аугустусе Рольфе и его коллекции, завершив свой рассказ письмом, которое Рольфе оставил в ящике-сейфе в Цюрихе. Затем он сообщил Шамрону свой план возвращения остальной части коллекции Рольфе – двадцати работ, которые были украдены из сейфа на его вилле в Цюрихе. Когда Габриель закончил свой рассказ, Шамрон затушил сигарету и медленно покачал головой:

– Это интересная идея, Габриель, но в ней есть один роковой недочет. Премьер-министр никогда не одобрит этого. Если ты еще не заметил, мы теперь в состоянии настоящей войны с палестинцами. Премьер-министр никогда не одобрит подобную операцию ради того, чтобы вернуть несколько картин.

– Но это же больше чем несколько картин. Рольфе намекает на существование организации швейцарских банкиров и бизнесменов, которые пойдут на все, чтобы сохранить старый порядок. И у нас, безусловно, есть доказательства того, что они существуют. Свидетельством тому являются три мертвеца – Рольфе, Мюллер и Эмиль Якоби. Да они и меня пытались убить.

– Ситуация слишком взрывная. Наши так называемые друзья здесь, в Европе, уже и так достаточно злы на нас. И нам не надо подливать масло в огонь, затеяв подобную операцию. Извини, Габриель, но я ее не одобряю. И не стану терять время премьер-министра, прося одобрить ее.

Анна отошла от Ишервуда, чтобы послушать разговор Габриеля с Шамроном.

– По-моему, эту проблему можно довольно просто решить, мистер Шамрон, – сказала она.

Шамрон повернул свою лысую голову и уставился на Анну, забавляясь тем, что швейцарская скрипачка посмела выступить с мнением по поводу операции израильской разведки.

– И какое же это решение?

– Ничего не говорить премьер-министру.

Шамрон откинул голову и расхохотался; Габриель вторил ему. Когда смех затих, наступило молчание, которое нарушил Джулиан Ишервуд.

– Великий Боже, я не могу этому поверить!

Он держал Ренуара – портрет девушки с букетом цветов. Он вертел его в руках, смотрел на картину, потом снова поворачивал ее и смотрел на полотно.

Габриель спросил:

– В чем дело, Джулиан?

Ишервуд держал Ренуара, повернув картину лицом к Габриелю и Шамрону.

– Немцы – люди дотошные, они всегда вели всему учет. Каждая картина, которая попадала им в руки, была рассортирована, каталогизирована и помечена: свастика, номер серии, инициалы коллекционера или торговца, у которого она была конфискована. – Он повернул картину обратной стороной. – Кто-то попытался с этой картины убрать маркировку, но он не очень постарался. Посмотрите внимательно на нижний левый угол. Вы видите тут остатки свастики, затем номер серии и инициалы бывшего владельца: СИ.

– Кто же этот СИ.? – спросила Анна.

– СИ. – это Самуил Исакович, мой отец. – Голос Ишервуда задрожал от слез. – Эта картина была забрана из галереи моего отца на рю де-ля-Боэти в Париже нацистами в июне сорокового года.

– Вы уверены? – спросила Анна.

– Могу поклясться жизнью.

– В таком случае, пожалуйста, примите ее вместе с нижайшими извинениями семьи Рольфе. – Затем она поцеловала его в щеку и сказала: – Извините, пожалуйста, мистер Ишервуд.

Шамрон посмотрел на Габриеля:

– Почему бы тебе еще раз не провести меня по твоему плану?

Они спустились вниз, в кабинет Ишервуда. Габриель сел за стол Ишервуда, а Шамрон мерил шагами комнату, слушая снова план Габриеля.

– И что же я должен сказать премьер-министру?

– Послушайтесь Анну. Не говорите ему ничего.

– А если разразится скандал, в который я буду втянут?

– Не разразится.

– Подобные вещи всегда взрывоопасны, Габриель, и ты видишь на моем лице шрамы, доказывающие это. Есть они и у тебя. Скажи мне вот что. Это мне кажется или твоя походка сегодня стала более энергичной?

– Вы хотите о чем-то меня спросить?

– Я не хочу быть неделикатным.

– Раньше это никогда вас не останавливало.

– Вы с этой женщиной больше чем соучастники в поисках убийц ее отца? – Этот вопрос был встречен молчанием, Шамрон улыбнулся и покачал головой: – А ты помнишь, что ты сказал мне про Анну Рольфе на пьяцца Навона?

– Я говорил вам, что будь у нас выбор, мы никогда бы не стали использовать такую женщину, как она.

– А теперь ты хочешь втянуть ее еще больше?

– Она это сдюжит.

– Я не сомневаюсь насчет нее, но сможешь ли ты сдюжить это, Габриель?

– Я бы этого не предлагал, если бы чувствовал, что не смогу.

– Две недели назад я должен был просить тебя заняться смертью Рольфе. А сейчас ты готов начать войну против Швейцарии.

– Рольфе хотел, чтобы эти картины поступили к нам. Кто-то их забрал, и теперь я хочу их вернуть.

– Но тобой двигает нечто другое, чем просто возвращение картин, Габриель. Я превратил тебя в убийцу, а в душе ты реставратор-восстановитель. Я думаю, ты это делаешь потому, что хочешь восстановить Анну Рольфе. Если это так, то следующий логический вопрос: почему он хочет восстановить Анну Рольфе? И на этот вопрос существует один-единственный логический ответ. Потому что он питает чувства к этой женщине. – Шамрон помедлил. – И это самая приятная новость, какую я слышал в течение долгого времени.

– Она дорога мне.

– Если она дорога тебе, убеди ее отказаться от выступления в Венеции.

– Она не откажется.

– Если так, то, быть может, нам удастся использовать это к нашей выгоде.