Альдо Пазетти - Вид с балкона

Однажды он показал карикатуру, напечатанную в популярном еженедельнике, где Энрико был изображен в виде коровы с огромными сосками, а щенки, вооруженные автоматами, сосали с такой невероятной жадностью, что, казалось, их вот-вот стошнит.

Сочувствие людей родителям, потерявшим сына, постепенно сходило на нет; некоторые даже позволяли себе острить. А для Энрико и Анны Джулио был одновременно и жив, и мертв. Да, он для них умер, хотя они и не могли положить цветы на его могилу. Готовые отдать ему все, что у них осталось: быстро тающие средства, голос, память о прошлом, — они, увы, уже не находили любви в своем сердце. Ее унесла невидимая и бесконечная река, столь бурная, что рев ее болью отдавался в висках.

А Джулио жил где-то, говорил все более безразличным тоном, все увереннее, как взрослый. Они же внимали каждому слову, боясь упустить малейший оттенок. Пилигримы, затерявшиеся в песках, они погибали, лихорадочно ловя пересохшими губами крохотную струйку — единственный смысл их жизни.

Сын не то чтобы оправдывал непрекращающийся шантаж, но все пытался найти ему какое-то объяснение.

— Знаешь, мама, они шикарно живут. Хорошо меня одевают и водят в кино…

В кино! Анна тут же рассказала об этом Энрико, и обоих это потрясло. Ведь тогда очень легко схватить их в толпе! Наконец-то можно было предпринять что-то реальное. Надо бы предупредить сержанта карабинеров и майора. Переодетые карабинеры устроят засаду в клубах и кинотеатрах, и бандиты вместе с Джулио в конце концов попадутся в сеть.

Да, но Джулио все время повторяет, что бандиты постоянно держат его под прицелом пистолета и не боятся самых страшных последствий ни для себя, ни для других. Если это правда, то можно ли решиться на крайние меры? В доме, или в кино, или в любом другом месте черная тень смерти, пантера, притаившаяся в ветвях, все время подстерегает их. Нет, этой злобной пантере нельзя бросить вызов, рискуя жизнью сына. Надо и дальше терпеть и молчать.

Был ли у них выбор? Нет, и сейчас его не было.

Однажды Анна сказала:

— Джулио, ты совсем не учишься? Знаю, для нас троих теперь это далеко не самое важное. Но, может, они тебе хоть какой-нибудь учебник дадут. Ты уж их попроси, радость моя.

Джулио захохотал во все горло:

— Учиться, мама? А для чего? Тоже мне занятие! Так и они говорят.

Да, они правы, целиком правы, она и сама понимала, что это глупо, бесполезно — как мертвому припарки. И все-таки она настаивала с каким-то фанатическим упорством:

— Но ты же чем-то должен будешь заняться… потом.

— Если хочешь знать, мама, они меня учат — как украсть, например как ограбить банк. Уже предлагали попробовать.

— А ты?

— Я? Ну я, конечно, отказался. — И поспешно сменил тему: — Мамочка, дай-ка на минуту трубку папе. А ты обещай не подслушивать, уйди в другую комнату.

Анна растерялась, но покорно вышла.

— Знаешь, папа, я тебе одну вещь должен сказать.

— Уж не заболел ли ты?

— Да нет, папа, я здоров, даже слишком, и, может, как раз поэтому… У меня недавно, нет, пожалуй, уже давно появилось желание… Помнишь наш разговор в лесу? Как по-твоему, я уже подрос?

Энрико молчал, кусая губы.

— Ты меня понял или тебе получше объяснить?

— Пожалуй, понял.

— Ну и как же мне быть?

— Что тебе сказать, Джулио? Ты с ними говорил об этом, они с тобой говорили? Да-да, помню, я сам тебе рассказывал. Во все времена ученые люди считали, что надо рассказывать. Я думал, что поступаю правильно, а может, ошибся? — И вдруг взвыл, как раненый зверь. — Черт побери, чего им еще от меня нужно? Чтобы я по телефону занимался твоим половым воспитанием? Скажи им — пусть уймутся. Скажи, что я застрелюсь и у них на совести будет еще одно преступление, когда их поймают, а их наверняка поймают. Так им и передай!

На его крик прибежала Анна.

Энрико сразу опомнился, склонил голову, как перед судьей или священником, и прошептал в трубку:

— Нет, Джулио, ничего им не говори, прощу тебя, ничего не говори.

Как-то раз Энрико вдруг предложил Анне:

— А не усыновить ли нам ребенка? Анна сперва даже не поняла.

— Как так?

— Очень просто. Усыновим малыша. Будет у нас второй сын, пока мы ждем возвращения первого. Многие так поступают!

Анна без сил опустилась на стул, испуганно впившись в него взглядом.

— Другого… чужого ребенка? Да разве это можно, Энрико? И как ты его назовешь? Джулио? Это же предательство!

— Ну не выдумывай! Мне такой совет подали дон Эусебио и наш старый, верный Чиро, а он человек мудрый… У нас будет утешение, а он… когда он вернется, будет у него брат, друг, товарищ по играм.

Сказал и тут же устыдился, понял: никакой это не выход, а так, глупая уловка, и ни к чему хорошему она не приведет. Анна права, она сразу все правильно поняла.

Но однажды ночью, когда он спал на матрасе, который теперь перенес из спальни в кабинет, Анна сама подошла тихонько и легла рядом. Нежно обняла его и, задыхаясь, прошептала:

— Да, Энрико, хочу другого… Другого сына, но только нашего…

Он еще не отошел ото сна, потянулся к ней, однако же нашел в себе силы воспротивиться:

— Я люблю тебя, Анна, слишком сильно люблю, чтобы так рисковать… Прижмись ко мне… еще крепче… Но не забудь, что сказал врач. Я не могу рисковать твоей жизнью!

Одна дешевая газетенка, из тех, что держатся на скандальных историях и вымогательстве, намекнула, будто вся эта история с выкупом — хитрый трюк, призванный скрыть финансовые трудности Тарси. А может, даже обмануть налоговое управление и целенькими переправить миллиарды за границу.

От брошенной искры разгорелся настоящий пожар: кто-то поджег фамильную часовню Тарси на сельском кладбище. Потом сгорел уже проданный лес возле Порцуска.

И как бы в опровержение гнусных сплетен на Анну и Энрико сыпались все новые удары. Впрочем, они их уже не чувствовали: на семейной шкале боли не осталось больше делений. Но последняя рана была особой, незаживающей — пришлось продать дом на холме, их дом.

Бесстрастные оценщики разделили его на несколько квартир. За Энрико и Анной сохранились лишь спальня, ванная комната, кладовая, превращенная в кухню, кабинет с телефоном и балкон. И еще огородик, пять соток — жалкий островок в прежнем море зелени.

— Кабинет, — сказал Энрико, — отдадим Джулио под спальню, когда он вернется. Ведь мне теперь кабинет ни к чему…

Мебель, столовое серебро и разные дорогие безделушки (брильянты Анны, включая обручальное кольцо и сережки, доставшиеся ей от матери, давно уже перешли в чужие руки) — теперь все это распродавалось с аукциона в саду, где собралась шумная толпа покупателей и зевак.

Анна спряталась в самом темном углу и заткнула пальцами уши. Но Энрико решил присутствовать при развязке этой драмы, в которой странным образом совместилась жестокость публичного истязания с шумной веселостью сельского праздника.