Кристин Керделлян - Тайные врата

Эмма удивленно посмотрела на охранника:

– Могилы? Здесь есть кладбище?

– А вы никогда его не видели? Да собачье кладбище. Леди Мендль обожала пуделей, и…

Но Эмма его уже не слышала.

Терри видел, как она обежала вокруг дома и направилась к стене, отделявшей виллу от дворцового парка. Собачьи могилы? Ведь она должна была их видеть, когда Дэн показывал ей сад. Но Эмма тогда разглядела только открытый бассейн – старый бассейн леди Мендль, и маленькие тенистые аллеи, уставленные скульптурами.

Она издалека увидела дерево – красноватый ствол, листья в форме бабочек.

Справа четыре мраморные стелы выстроились вдоль стены. Эмма подошла поближе. На четырех надгробиях были фотографии пуделей. Посвящения, выгравированные на мраморе, уже нельзя прочитать, они поросли мхом и покрылись пылью. Эмма, казалось, различила «Ж» и «И» на одном памятнике, на другом дату – «1922», кажется. Элси де Вульф была помешана на своих собаках, если хоронила их, как людей. Эмма представила, как Элси оплакивала своих пуделей. Интересно, с Кагэбэ леди Мендль поступила бы так же? Почему нет…

В нескольких метрах от могил круглый столик кованого железа и четыре стула в стиле ар-нуво соседствовали с фонтаном.

Эмма провела по стулу кончиками пальцев, села и стала смотреть на стелы. Непонятно почему, мир кладбищ ее очаровывал. Спокойствие и грусть, свойственные этим местам, будили в ней странное блаженство.

«Элси располагала могилы со знанием дела, – подумала Эмма. – И места осталось много. Здесь можно захоронить целый зверинец».

На секунду она замерла перед стелами. Ее поразила одна деталь. Когда они с Пьером просматривали фотографии, она заметила три могилы. А здесь их четыре!

Эмма побежала к вилле и стремительно бросилась в комнату. Она смотрела, как на экране сменяются фотографии, и на этот раз внимательно читала надписи.

Троп, 1908 – 1915.

Би-боп, 1919 – 1922.

Желли, 1922 – 1932.

Затем появилась фотография Элси де Вульф, позирующей в саду с новым пуделем: леди Мендль и Луна, июль 1949. На заднем плане – та самая стена. Эмма подошла к экрану. За спиной Элси на фоне стены виднелись три могилы. Две друг напротив друга, третья дальше примерно на два метра.

– Пьер! Подойди сюда, посмотри! – вскрикнула она.

Пьер, занимавшийся собакой-роботом в спальне Дэна, быстро пришел к ней. Он ничего не нашел, ни на, ни в Кагэбэ. А процесс сборки всех винтиков его утомлял. Сложнее, чем сборка кухни, которую Клара купила недавно.

– Видишь? – спросила Эмма, показывая на фотографию, после того как все ему рассказала. – На фотографии, сделанной перед смертью Элси в тысяча девятьсот пятидесятом году, всего три могилы. Четвертой должна была быть могила Луны, пуделя, которого она держит в руках. Но если это так, почему эта могила находится между тремя другими, а не рядом?

– На могилах нет имен? – спросил Пьер.

– Есть, но их не прочесть, пойдем посмотришь…

На улице уже было нестерпимо жарко, солнце стояло в зените. Пьер присел около одной стелы и дотронулся пальцем до надписи на надгробье.

– Не прочесть, говорю тебе, – настаивала Эмма.

Пьер загадочно улыбнулся.

– Не скажи… Не суетись, я сейчас!

Он вернулся пять минут спустя с ведром воды и миской, наполненной мелким песком, и вытащил из кармана совок.

– Ничего не напоминает? – спросил он, не оборачиваясь.

Точно так же, как на американском кладбище, Пьер начал покрывать верхнюю часть стелы мокрым песком. Затем аккуратно провел совком поверх букв. Эмма, едва сдерживая нетерпение, стоя рядом с ним, читала буквы по мере того, как они появлялись. Когда Пьер наконец поднялся, надписи можно было прочесть.

Троп, 1908 – 1915.

Би-боп, 1919 – 1922.

Урс, 1950 – 1964.

Желли, 1922 – 1932.

Они остановились перед стелой, которой не было на фотографии леди Мендль.

– Собаку не могли похоронить здесь в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году! – воскликнула Эмма. – Элси уже четырнадцать лет была мертва! Кроме того, ты же видел на фото: последнего пуделя звали Луной, а не Урсом!

Пьер молчал.

– И ты заметил, Пьер? У него французское имя. Странно. Почему «Урс»? Должно же быть английское имя, верно? Может, Элси в старости чувствовала себя больше француженкой? И все равно странно…

Пьер, резко поднялся.

– Повтори, что ты сейчас сказала!

– Что это странно?

– Нет, перед этим!

– Почему у последнего пуделя французское имя – «Урз»?

Пьер пристально посмотрел на нее. Эмма произнесла это имя не так, как в первый раз. Хоть она и безупречно говорила по-французски, все же вместо «с» произнесла «з», сама того не заметив.

– Эмма, я понял! Понял! Это не французское слово! Это не перевод английского «медведь»! Это английский, то есть…

– Английский? То есть «принадлежит нам»? [17] Используется совпадение написания: ours по-французски означает «медведь», а по-английски «наш».

– «Нам»… это «наш», Эмма! «Ленотр»!

Я сидел на ковре на веранде, разложив перед собой план.

Это было настоящее чудо. Прекрасный рисунок, сделанный карандашом и пером, сепией, раскрашенный бледными голубыми и зелеными тонами. Время не тронуло бумагу, несмотря на три с половиной века, которые рисунок находился под землей. Он был меньше, чем я воображал (в ширину примерно метр), и состоял из двух листков, подобранных и склеенных вместе; на месте склейки – полоска бумаги.

На документе не было подписи Ленотра. В ту эпоху авторы редко подписывали свои работы, выполненные отчасти их учениками в мастерских. Но на этом чертеже значилась дата: 1662. Для меня она была ценнее всех печатей и подписей. Как и на плане 1664 года, найденном французским ученым, который я смог тщательно рассмотреть в Национальной библиотеке, на моем была филигрань, водяной знак в виде цепи мальтийского креста, и метка производителя бумаги: БК, Бенуа Коломбье.

Я наизусть знал планы садов Версаля – всех времен. Так что с первого взгляда понял, что рисунок, который я держал в руках, был в действительности «планом». Иначе говоря, проектом, который никогда не был реализован (во всяком случае, полностью), а не зарисовкой с уже существующего сада. На нем присутствовал «скелет» парка со всеми давно знакомыми чертами: аллеями, боскетами, бассейнами. Но на месте будущего Озера швейцарцев – большой восьмиугольный бассейн, обсаженный по периметру деревьями. И второй сюрприз на большом прямоугольнике газона, расположенного между партером Латоны и бассейном Аполлона, – «Королевская аллея Зеленый ковер». Да, тот же, что сегодня! А на плане 1664 года его нет! Как это возможно? Почему Ленотр нарисовал его в 1662 году, убрал в 1664-м, а в 1667-м все равно сделал этот газон? Может, король передумал, согласившись в конце десятилетия на то, от чего отказался в начале?