Джонатан Келлерман - Ледяное сердце

Свидетель помнит следующее. Вскоре после двух часов ночи Беби-Бой Ли покидает «Змеючник» через противопожарную дверь в тыльной стороне здания. Осветительная арматура над дверью рассчитана на две лампочки, но одной лампочки нет и асфальт, заваленный мусором, едва освещен тусклым светом. Он кажется грязновато-горчичным и составляет фута три в диаметре. Намеренно или нет вывинтили недостающую лампочку, остается только догадываться.

У Беби-Боя это был второй и последний «брейк» за вечер. Его контракт с клубом предусматривал два выступления — по одному часу каждое. Первое заняло у Ли и его оркестра на двадцать две минуты больше из-за продолжительных сольных номеров самого Беби-Боя, исполненных на гитаре и губной гармонике. Аудитория, почти полный аншлаг из ста двадцати четырех человек, потрясена. «Змеючник» не идет ни в какое сравнение с теми местами, где Беби-Бой выступал в свои лучшие времена, но он, похоже, вполне устраивает его.

Прошло довольно много времени с тех пор, когда Беби-Бой выступал с вразумительными блюзами. Слушатели, опрошенные позднее, в один голос заявили, что это было лучшим выступлением «большого дяди».

Говорят, Беби-Бой отказался от всех вредных привычек, кроме курения. Он выкуривает по три пачки ментоловых сигарет в день, делая глубокие затяжки, когда находится на сцене, а его гитары испещрены выжженными ромбовидными пятнами, уродующими их лакированную поверхность.

Впрочем, сегодня вечером Беби-Бой, необычайно сосредоточенный, редко брал сигареты оттуда, куда их обычно засовывал — повыше порожка своего «Телекастера-62» под тремя струнами высшего регистра, — и оставлял их там медленно тлеть.

Так что, возможно, именно острое желание покурить заставило певца быстро удалиться со сцены после своей последней ноты, и он унес свое громоздкое тело через запасный выход, не сказав ни слова ни оркестрантам, ни кому-либо еще. Позади него щелкнул засов, но он едва ли заметил это.

Прежде чем Беби-Бой достиг прохода, он прикурил свою пятидесятую сигарету, вдохнул пахнущий ментолом дым и начал ходить по скудно освещенному кругу.

Свидетелю нельзя слишком доверять, но он утверждает, будто видел лицо Беби-Боя в этом свете лишь мельком и что «большой дядя» при этом потел. Если так, то потение, вероятно, связано не с тревогой, а с его тучностью и с потраченными на музыку калориями. Восемьдесят три минуты он прыгал, ревел, падал, ласково гладил свою гитару и привел толпу в неистовство, завершив номер пламенным глиссандо, переходящим в душераздирающий ре-минор, когда еле слышное бормотание Беби-Боя сменилось скорбным воплем.

С этого момента детали становятся ненадежными. У свидетеля, бездомного бродяги Линуса-Леопольда Брофи, гепатит. Ему тридцать девять лет, но выглядит он на шестьдесят. Его не интересуют ни блюзы, ни какая-либо другая музыка, потому что он всю ночь напролет пил крепленое вино «Красный феникс», а мусорный бак в пяти ярдах к востоку от «Змеиной ямы» обеспечивает ему ночлег и избавление от приступа белой горячки. Позднее Брофи согласится пройти тест на содержание алкоголя в крови, который покажет 0,24, что в три раза превышает уровень, разрешенный для вождения автомобиля, хотя, по оценке самого Брофи, он лишь «слегка окосел».

Брофи утверждает, что дремал, но не спал. Звук открывшейся задней двери окончательно разбудил его, и он увидел, как в освещенной части прохода появился большой человек, а затем растворился в темноте. Брофи якобы помнит, что видел светящийся кончик сигареты, «как в канун Дня всех святых, понимаете, — оранжевый, светлый, по-настоящему яркий, понимаете, о чем я?». Он признает также, что намеревался выпросить у курящего денег. («Потому что мужик толстый, и я прикинул, что у него есть чего пожевать, это уж точно, и, может, он раскошелится, понимаете, о чем я?») Линус Брофи, с трудом поднявшись, направился к большому человеку.

Несколько секунд спустя к «большому дяде» приблизился еще кто-то с противоположной стороны от Лоди-плейс, где начинается проход, Линус Брофи остановился, отступил в темноту и сел у мусорного бака.

Появившийся мужчина, тоже крупный, по словам Брофи, не такой высокий, как Беби-Бой Ли, и, наверное, в два раза тоньше, подошел к певцу и сказал ему что-то, прозвучавшее «дружелюбно». Когда от Брофи потребовали, чтобы он подробнее описал это, тот заявил, будто слышал, о чем шла речь, но не отступился от своей оценки беседы как дружелюбной. («Это так, словно они были друзья, понимаете? Стояли там дружески».)

По мере того как Беби-Бой слушал подошедшего человека, оранжевый огонек его сигареты опускался от уровня рта до уровня пояса.

Неизвестный что-то говорил Беби-Бою, а тот отвечал ему.

Мужчина приблизился к Беби-Бою, и теперь оба как бы крепко сжимали друг друга в объятиях. Потом незнакомец отступил на шаг, осмотрелся, повернулся и покинул проход между домами тем же путем, каким пришел.

Беби-Бой остался один.

Рука у него опустилась. Оранжевый огонек сигареты, оказавшись на земле, рассыпался искорками.

Беби-Бой покачнулся. Упал.

Линус Брофи смотрел во все глаза, наконец набрался храбрости и подошел к «большому дяде». Опустившись перед ним на колени, он окликнул его: «Эй, мужик». Ответа не последовало. Протянув руку, Брофи коснулся выпуклого живота Беби-Боя, ощутил что-то влажное и испугался.

В молодости Брофи отличался крутым нравом. Половину жизни он провел в окружных тюрьмах и прочих пенитенциарных учреждениях Штатов. Видел многое, многое совершал. И он знает, какова на ощупь свежая кровь и как она пахнет. Вскочив на ноги, Брофи пошел к задней двери «Змеючника» и попытался открыть ее, но дверь закрыли на задвижку. Он постучал, но никто ему не ответил.

Уйти кратчайшим путем из прохода между домами — значит проделать путь незнакомца: добраться до Лоди-плейс, повернуть на север к Фонтану и найти кого-то, кто выслушал бы его.

Сегодня вечером Брофи уже дважды наделал в штаны — первый раз в буквальном смысле, во сне, когда был пьян, и теперь в переносном, когда прикоснулся к крови Беби-Боя Ли. Охваченный страхом, Брофи избрал другой путь: он побежал вприпрыжку через длинный квартал и достиг противоположного конца узкого прохода. Поскольку в этот час на улице никого не было, он направился к круглосуточному магазину крепких спиртных напитков, что на углу Фонтана и Эль-Сентро. Войдя в магазин, Брофи закричал продавцу-ливанцу, который сидел за плексигласовой перегородкой, углубившись в чтение, тому самому, кто час назад продал ему три бутылки «Красного феникса». Брофи махал руками, пытаясь сообщить через перегородку то, чему только что стал свидетелем. Продавец воспринял Брофи вполне объективно — как человека, до полусмерти пьяного, — и велел ему убираться.